Огненное лето 41-го
Шрифт:
Тысяча… Восемьсот… Семьсот… Низкий приплюснутый танк, в котором я узнаю «штугу» на мгновение замирает. Выстрел! Над моей головой с переливчатым журчанием пролетает снаряд и взрывается позади окопа. Барабанит земля, свистят над головой осколки. Пора! Кручу ручку индуктора полевого аппарата:
— Огонь!
Орудия стреляют по очереди, но так, словно бьёт гигантский пулемёт невообразимого калибра! Вражеские танки вспыхивают один за другим. Вначале слышится рокочущий долгий взрыв, затем подбитую машину мгновенно охватывает пламя. Мне кажется, что я
Между тем вражеская пехота устремляется вперёд. Пригнувшись и умело прячась за уже подбитыми машинами, они быстро продвигаются вперёд и оказавшись на открытом пространстве начинают окапываться. Огонь из стрелкового оружия усиливается, и пули всё чаще врезаются в бруствер моего НП. Пора уносить ноги.
Едва мы с телефонистом успеваем уйти и подключить телефон к линии, как на том месте, где мы только что были, вздымается к небу огонь взрыва. Вовремя мы ушли! Хотя чего удивляться? Вычислили нас вполне умело…
Ну что же, пора вводить в дело оставшиеся у нас гаубицы. Даю команду артнаблюдателю, и через мгновение оба уцелевших «Виккерса» гулко ахают из овражка за спиной. Ничего себе!
Взрыв швыряет сгоревший чешский танк словно пушинку, и тот несколько раз переворачивается вокруг своей оси. На втором обороте башня слетает с погона, корпус натыкается на бронетранспортёр и замирает на месте. Мгновением спустя грохочет сдвоенный разрыв.
Немцы не выдерживают, и начинают откатываться. В спину им бьют винтовки и трофейные пулемёты, устилая обгоревшую землю серыми мундирами. Отбились! Теперь надо ждать авиацию…
Авиация не заставляет себя ждать — четвёрка тупоносых бипланов, чем-то напоминающих наши «чайки», появляется из-за облаков и устремляется к нашим окопам. Но не тут то было, не зря же нам приданы курсанты артиллерийского училища!
Ребята уже разобрались с трофейной зениткой, и навстречу врагу тянутся, словно толстые шерстяные верёвки, счетверенные трассы! Наткнувшись на огонь Flak-системы, первый из бипланов разваливается в воздухе, а остальные резко уходят в сторону…
И снова артналет…
Основные потери мы несём именно от огня пушек. Танки и другую технику мы просто не подпускаем к линии окопов, расстреливая с дистанции, недосягаемой для их пукалок. Авиация больше нас не тревожит, видимо, опасаясь зенитного огня.
Зато к вечеру появляется делегат связи с приказом отступить после появления смены. И та не заставляет себя долго ждать: через три часа нас меняет полк НКВД в синих фуражках и танковая рота на новеньких «Т-34». Оставляем им трофейное оружие и пушки, а нас отводят в тыл.
Впрочем, это громко звучит — тыл. На деле мы маршируем на десяток километров вглубь наших же порядков и устраиваемся на отдых. Нас даже кормят горячей пищей.
Однако, отдохнуть не удается — едва я успеваю привести себя в порядок, как меня вызывают в штаб дивизии. Там
— В течение двух суток удерживал позицию согласно приказа. Уничтожено тридцать восемь средних танков, около пятидесяти легких, двадцать шесть бронетранспортёров, до тысячи человек пехоты и сбит один самолёт. Наши потери — сорок шесть орудий, безвозвратные потери — одна тысяча сто человек, ранено — тысяча двести.
Генерал бьёт по столу кулаком:
— Плохо воюете, майор! Столько народу положили, а у врага потери мизерные!
— Мизерные, товарищ генерал?!
Я взбешён и не обращаю на предостерегающие взгляды штабных никакого внимания:
— Мизерные, говорите?! У меня ни одной зенитки! Всего двадцать ПТО было, а остальные пушки времён Первой Мировой! Людей дали — танкистов из ЗэПэ, и никаких средств противодействия вражеской авиации! У нас все потери от бомб да от артиллерии! Да если бы не трофеи, там бы все полегли, все, до последнего! С «Льюисами» против танков послали! Из сорока пулемётов только два нормальных! И ни одного нашего сокола не видели! Вообще ни одного! Мы только во время первого авианалета три сотни бойцов потеряли убитыми! Три сотни…
Генерал багровеет, бледнеет, но берёт себя в руки:
— Танкисты из запасного полка! Как! Кто посмел! Немедленно разобраться! Да у нас каждый танкист на вес золота, тем более, с боевым опытом. Обстрелянный! А их на убой? Расстреляю гада!
Затем поворачивается ко мне, продолжая у же нормальным тоном:
— А ты кто сам будешь, майор?
— Заместитель командира запасного полка майор Столяров. Принял командование частью после смерти подполковника Федорчука и полковника Каца.
— Пехотинец? Артиллерист?
— Танкист, товарищ генерал. Воевал на «Т-28» и «КВ».
— Давно на фронте:
— С первого дня.
— Кадровый?
— Так точно. Награждён за Финскую, и недавно уже за эту.
Генерал поворачивается к офицерам и показывает на меня:
— Если бы все так дрались, как этот танкист — давно бы уже немца попятили! Эх… ладно, идите, майор…
Я отдаю честь и выхожу из землянки. Закурив, спрашиваю у стоящего поодаль лейтенанта:
— А что за генерал-то:
— В штабе Еременко. Недавно прибыл…
Глава 29
…К нам пришло пополнение, однако земляков среди них не оказалось. Ребята из разных мест нашей страны, а вот мурманчан — нет. И писем из дома я давно не получал. И от брата тоже.
Сашка вообще молчун по натуре, а вот я иногда потрепаться могу. Но что меня удивило — новички не имеют офицерских званий, одни сержанты и старшины. Поэтому и живут отдельно от нас в большой казарме. Ну, это так называется «казарма», на деле-то — обычный барак, бывшие мастерские. Просто вычистили их, помыли стёкла, соорудили нары в два яруса. Всё, как и положено младшему комсоставу, кроме полётной нормы, конечно.