Огненное лето 41-го
Шрифт:
— Сегодня — да. А завтра?
Вопрос остаётся без ответа. Мы докуриваем и встаем. Медленно шагаем в сторону штаба. Надо как-то дать знать командованию дивизии, что полка больше нет, что мы сделали все, что могли, но мёртвые летать не умеют…
Глава 36
Тишина… Какое блаженство! Не грохочут пушки, не визжат пули, нет зловещего шелеста снарядов над головой. Только колёса стучат тук-тук, тук-тук. Поезд идет. Не очень, правда, он весёлый, поезд этот, но
БАМЦ! «КВ» замирает на месте. В глазах на мгновение темнеет, и тут же я вижу на выкрашенных белой краской стенах башни оранжевый отсвет вспыхнувшего соляра. Попали, сволочи! Эй, все живы?
В ответ слышно какое-то нечленораздельное мычание, и в этот момент танк подпрыгивает на месте от второго такого же тяжёлого удара. Мгновенно становится горячо левой ноге. Из последних сил ору: «всем покинуть танк» и пытаюсь дотянуться до люка. Внезапно длинный язык пламени лижет мне ногу, и промасленная ткань мгновенно вспыхивает. Толкаю головой люк и подтягиваюсь на руках. Хорошо, что заранее пружины снял! Ремень только жалко, сгорит. Б…, да какой ремень?! Тут самому бы уцелеть!!!
Нещадно ссаживая кожу под одеждой, кубарем валюсь на мокрую землю и заползаю за танк. Он хоть и горит, но пара минут осмотреться есть, сразу не рванет. Если б боекомплект еще при попадании сдетонировал, мне бы уже все-равно было…
Рядом шлёпается в грязь механик-водитель с «ППД» в руках.
— Кто ещё?
— Сидорчук на месте лёг, товарищ майор. Остальные… вроде кто-то за мной лез…
И точно, из-под танка вылезает стрелок-радист. Всё, трое из пяти. Двое остались. Не повезло…
Пожар между тем ощутимо усиливается, дым уже валит такими густыми клубами, что становится трудно дышать. Жар горящего дизтоплива ощутим даже сквозь одежду. Мне перетягивают бедро куском провода и прямо на брюки наматывают индпакет.
— Понесли!
Ребята подхватывают меня под руки и, пригибаясь тащат по земле. Держу в руках автомат, и прикрываю их, поскольку моё лицо смотрит назад. «ППД» дёргается, и выскочивший на нас немец с молниями в петлицах валится на землю. Дальше ползем без происшествий и вскоре оказываемся в окопах, где нас едва не принимают в штыки, но чисто русский пароль из трёх букв заставляет признать своих.
Санинструктор торопливо разрезает штанину и удивлённо присвистывает — мне крупно повезло! Осколок прошёл буквально в миллиметре от артерии. Между тем ребята принимаются за помощь пехоте, используя свободные винтовки, а меня быстро утаскивают в землянку с остальными ранеными. Земля время от времени вздрагивает, сквозь брёвна перекрытия капает вода. Внезапно внутрь вваливается комиссар и кричит:
— Кто может держать оружие — за мной!
Поднимается четверо. Пытаюсь тоже встать, но в глазах
— У него рана открылась! Сюда, на помощь!..
Из последних сил пытаюсь успокоить медика, но руки почему-то не слушаются…
— Шок! Быстрее!
Звякает металл, замечаю никелированный блеск шприца. Короткий укус укола, и сразу становится тепло и уютно. Что они мне вкатили, интересно? Но липкая чернота поглощает…
Прихожу в сознание уже глубокой ночью, на носилках. В разрывах низких облаков то и дело мелькает луна. Меня быстро несут. Слышу негромкие, словно сквозь вату, голоса и ещё ужасно хочется пить.
— Первый транспорт отбыл…
— Тащите сюда…
— Скончался, товарищ капитан медицинской службы…
— Аккуратней, аккуратней…
Непослушными губами выталкиваю из себя:
— Пить…
Через мгновение мою голову приподнимает мягкая рука, а к губам подносится металлический край кружки. Я жадно глотаю холодную воду. Уф, хорошо…
— Как вы, товарищ, майор?
— Нормально. Отбились?
— Пока держимся. Но если не будет подмоги, то прорвутся…
— Ничего, удержимся. Что со мной?
— Придётся месяц полежать, осколок в бедро. Сейчас вас в тыл, а там операция. Мы же сами в полевых условиях не можем такое сделать… Всё, машина подошла! Несите скорее…
Мои носилки вновь подхватывают и через мгновение я оказываюсь в кузове «ЗИСа». Вскоре набивается полная машина, но к этому моменту я уже вновь проваливаюсь в сон…
Просыпаюсь только тогда, когда нас начинают выгружать из автомобиля. Мой сосед по кузову слева скончался по дороге, а я и не заметил…
Меня заносят в какое-то здание с высокими потолками и выкрашенными в ядовито-зелёный цвет стенами. Вдоль нас, сложенных прямо в коридоре, идёт врач, раздавая указания сопровождающим медсёстрам:
— Петрову. Шпильману. Цукерману. Петрову. Мне. Мне. Мне. Авербуху. Тойману…
Первичная сортировка… Я достаюсь Соболевич, которая оказывается стройной и видимо молодой женщиной, закутанной в белое до такой степени, что видно только чёрные глаза. В лицо мне бьёт яркий свет хирургической лампы, маска на лицо…
— Считайте, больной!
— Один. Два. Три…
На счёте пять я останавливаюсь, затем продолжаю:
— Шесть, семь…
— Заканчивайте. Уже всё.
— Всё?
Вернее, пытаюсь это сказать, но бесполезно. Всё тело словно деревянное. Меня куда-то везут на каталке, затем я оказываюсь в палате, где кроме меня ещё шесть человек.
Санитары осторожно перекладывают на койку, застеленную белоснежным бельём, и удаляются. Оглядываю палату и соседей, в ответ на меня смотрят старожилы: