Огненные слёзы
Шрифт:
Непонятно, когда и как, но Юта успела привести себя в порядок. Порез на ладони был заклеен пластырем, волосы собраны в пучок на затылке, а испачканная кровью кофта заменена на новую. Девушка протягивала Корту рубашку — не новую, на несколько размеров больше, но вполне приличную, небесно-голубого цвета.
Юта робко улыбнулась, виновато и как-то неуверенно глядя на Корта:
— Извини, ничего более подходящего не нашлось. Эту рубашку Бабли одевал на школьный выпускной. С тех пор он поправился ещё на пару размеров.
— Не надо извиняться. Давай просто
Он схватил рубашку из рук Юты и скрылся в ванной, хлопнув дверью сильнее, чем рассчитывал.
Он боялся, что Юта обидится на него, но когда вышел в гостиную, девушки там не оказалось.
Юта окликнула его откуда-то сбоку. Корт толкнул дверь и вошёл в небольшую светлую комнатку. Здесь царил такой же беспорядок, как и в остальном доме, но Корт безошибочно узнал комнату Юты.
Он с любопытством огляделся. Воображение тут же помогло восстановить картину по разбросанным на полу и кровати, разбитым и поломанным вещам.
Это была комната занятого человека, редко появляющегося дома и оттого не слишком заботящегося о быте. Человека, увлечённого своим делом, о чём красноречиво говорил высокий открытый стеллаж с папками и подшивками газет — единственное место в комнате, где всегда соблюдался идеальный порядок. Таких людей мало заботят удобство и комфорт. Они едва замечают, что их окружает, потому что у них есть нечто гораздо более важное — любимое дело, которому они посвящают свою жизнь.
Корт легко мог представить, как Юта забегает домой после двух дней, проведённых в редакции над очередной горящей статьёй, только для того, чтобы быстро принять душ и переодеться. Она разбрасывает вещи из платяного шкафа в поисках чего-то, ещё не требующего стирки и тут же, забыв сложить их обратно, бежит на кухню включить кофеварку. Вернувшись в комнату, она подходит к высокому, до потолка, стеллажу и быстро просматривает книги и папки в поисках необходимых материалов.
С кухни доносится звук выключения кофемашины, и она снова несётся туда, наспех засунув в сумку найденные бумаги. Обжигая губы горячим крепким кофе, она подходит к столу и широким неразборчивым почерком оставляет записку своему другу, который значил для неё так много. Взглянув на себя в небольшое зеркало в коридоре, она небрежно поправляет короткую чёлку, хватает с сушилки ключи и выбегает из квартиры, громко хлопнув дверью.
Корт скользил взглядом через раскрытые двери, словно и правда следил за чьими-то передвижениями.
— Ты что-то увидел? — прозвучал совсем рядом обеспокоенный голос.
«Да, призрак девушки, которая здесь жила».
— Нет, — ответил Корт, поворачиваясь к Юте, глядя на неё так, будто узнал о ней что-то новое. Какую-то мелкую, незаметную обычным взглядом деталь, которая, однако, помогла ему лучше понять её.
— Вот. Это мамина шкатулка, о которой я вспомнила в Утегате. Одна из немногих вещей, оставшихся у меня от родителей.
На коленях у Юты стояла деревянная шкатулка. Простая, без изысков и резьбы, покрытая тёмным лаком, она тем не менее оставляла ощущение старины и дороговизны. Как будто тот, кто вырезал её, сознательно отказался от витиеватых узоров и украшений драгоценными камнями в пользу добротности и надёжности.
Юта держала шкатулку неуверенно и немного опасливо, как будто у неё в руках пригрелась спящая ядовитая змея, и она боялась сделать неосторожное движение, чтобы не разбудить её. Девушка пока не открыла шкатулку. Она просто сидела и смотрела на неё с печалью и странным испугом в глазах.
— Позволь мне.
Корт присел рядом на кровать и взял шкатулку у Юты из рук. Она молча наблюдала за его действиями, как будто у неё самой недоставало сил сделать то, что требовалось.
Корт повернул металлический замочек и откинул крышку. Первым, что бросилось ему в глаза, было углубление на дне шкатулки, обитой истёршимся от времени бархатом. Углубление пустовало, но его форма в точности повторяла форму свитка, словно шкатулка была специально изготовлена для хранения манускриптов. Корт переглянулся с Ютой, а потом заметил то, что сперва ускользнуло от его взгляда.
На внутренней стороне крышки из тёмного дерева была вырезана надпись. Корт прочёл её два раза и бережно провёл пальцами по причудливым витиеватым символам.
Юта ничего не спрашивала, словно и так уже всё поняла. Она не ошиблась: надпись на шкатулке, принадлежавшей её матери, была сделана на наури.
— Здесь сказано, — проговорил Корт внезапно охрипшим голосом, — «Ат ла раним — санум реглат, ат ла атлурн — санум ассари». Что переводится, как: «Удел мужчин — проливать кровь, удел женщин — проливать слёзы».
Корт потрясённо умолк. Юта первой нарушила зыбкую тишину, в которую погрузилась квартира, как будто слова, прозвучавшие на древнем, мёртвом языке, были заклинанием, заставлявшим произнёсшего его человека хранить обет вечного молчания, дабы сберечь тайну загадочных строк.
— Что это значит? — тихонько спросила Юта, как будто звуки наури ещё звучали над ними.
— Я не уверен, но по-моему я видел эту фразу где-то в манускриптах Амальрис.
— Как думаешь, то, что здесь хранилось, могло быть пропавшими свитками?
Корт нахмурился. Это именно то, что сразу пришло ему в голову, но он не торопился озвучивать эту диковатую мысль. Однако, надо признать, что в этом что-то было — какая-то сокрытая, непонятная ему, ускользавшая от сознания логика.
— Это возможно, — поколебавшись, ответил мужчина. — При условии, что твоя мать была каким-то непостижимым образом связана с народом, само существование которого считается здесь не более чем сказкой. Я никогда не встречал упоминаний о том, что два народа вообще когда-либо пересекались, не считая изгоев из Вечного Города, которых по пальцам можно пересчитать.