Огненные врата
Шрифт:
Катя окончательно потеряла самообладание. Проклятая природа давила ее своими зелеными руками. Спасаясь от комаров, Катя метнулась в посадку, запуталась в крапиве, исцарапалась в кустарнике и неожиданно для себя вылетела на маленькую поляну. Вылетела и, вскрикнув, шарахнулась назад.
Перед ней на бревне сидел гибкий юноша с ожогом на щеке. Комарами он был облеплен ничуть не меньше Кати, но не обращал на них внимания. Его даже забавлял огромный овод, глубоко вгрызшийся в запястье рядом с пульсом. Юноша смотрел на него и одобрительно потирал озверевшему от
Рядом с юношей подпрыгивал гнутый, гадкого вида человечишко, которым комары почему-то совершенно не интересовались. Равно как и не интересовались они и двумя мрачными громилами, которые показались Кате черными, вырванными из пространства силуэтами. Непонятно, как она вообще их заметила – должно быть, морок ослабел.
Катя тихо пятилась, задыхаясь от ужаса. Тартарианцы шагнули к ней, схватившись за мечи, однако юноша с оводом остановил их властным движением руки. Лениво поднялся и, мгновенно оказавшись рядом с Катей, коснулся костяшкой пальца центра ее лба. Катя почувствовала, что палец у него очень сухой и твердый.
– Не трогать ее!.. Ты забудешь нас через двадцать секунд! – приказал он властно.
Катя повернулась и зигзагами побежала к берегу. Ужас переполнял ее. Она даже не кричала, а завывала и хрипела. Гнутый человечишко нагнал Катю и, скаля жуткие, с могильной прозеленью зубы, между которыми шевелилось что-то живое, мелкое, белое, зашипел ей в ухо:
– Эйдос дашь? А то укушу! Я жутко нестерильный! Повторяй за мной формулу отречения!.. Ну!
Комиссионер не учел, что Кате было не до повторения формул. Не останавливаясь, она вцепилась Тухломону в волосы и вместе с ним набежала на дерево. К ее крайнему удивлению, преследователь оказался дряблым и бессильным. Размазав о березовый ствол нос, Тухломоша встал и, отряхиваясь, как большая собака, обиженно крикнул ей вслед:
– Пщихопатка! Ну щто тебе: щалко было? Щалко?
Мошкин, упустивший сожравшего наживку подлещика, в азарте убивал крючком очередного мотыльного червячка, когда с прорезанной автомобильной колеей насыпи на него свалилась визжащая Катя и уткнулась головой в его могучую грудь. Возможно, впервые за все время их знакомства роли распределились правильно: Мошкин стал в полной мере молодым человеком, а Катя – слабой девушкой.
– Что с тобой? Тебя кто-то обидел? Кто? – грозно спросил Евгеша, обнимая ее.
Катя отстранилась. Она ошалело смотрела на Мошкина и морщила лоб.
– Не знаю! – сказала она, икая.
– Но тебя же что-то напугало?
– Ничего меня не пугало! Отстань! – повторила Катя и, снова прижавшись к его груди, заплакала.
Она то икала, то всхлипывала, то кашляла, производя не меньше шума, чем наливная песчаная баржа, шедшая из Углича. Длинное удилище Мошкина с плеском упало в воду.
– Елы-копалы! Как же хорошо, что у меня нет девушки!.. Ути, мой маленький! Иди к папочке! – Чимоданов поцеловал в разинутый рот покрытого слизью здоровенного подлещика.
К десяти вечера погода начала
– Это же дождь, да? – спросил Евгеша.
Минуту спустя вопросы у него иссякли. Все забились в палатку и затащили внутрь рюкзаки, бросив снаружи удочки и садок с прыгающей, жадно дышащей дождем рыбой. Палатка выла, стонала и раздувалась как парус. Несмотря на то что тент нигде не примыкал к палатке, а швы были тщательно промазаны силиконом, один угол все равно оказался в луже и поплыл, и Чимоданов, ругаясь, полез наружу копать ножом защитный ров.
Вернулся он мокрый и сразу нырнул в спальник. Спустя две минуты его могучий храп перекрывал даже рев бури.
– Выволоките его кто-нибудь из палатки! – взмолилась Катя.
– Подчеркиваю! Ты что, себя любишь больше, чем меня? – сквозь сон строго произнес Чимоданов и, повернувшись на другой бок, захрапел, уже не просыпаясь.
– Выволоките его! – повторила Катя.
– Это его палатка! – растерялся Евгеша.
– Ну и что? Я так больше не могу! Я его консервным ножом ткну! Или загрызу ночью! – пригрозила Катя.
– Зачем загрызать? Есть и другие методы! – Ната склонилась над Чимодановым, нежно зажала ему двумя пальцами нос и нажала на точку в центре лба. Чимоданов выгнулся во сне и захрипел. Его лицо стало фиолетовым от прилившей крови. Храп прекратился.
Арсений смотрел на Нату с ужасом. Он уже жалел о том, что в длинные зарубежные командировки неженатых мидовцев не берут.
– Ты его убила? – спросил он, дрожа.
Ната потрогала Петруччо пульс на шее.
– Слегка, – сказала она и, зевнув, громко застегнулась в своем спальнике.
Засыпая, Катя долго смотрела на прогибающийся от тяжести дождевых струй полог палатки и все пыталась что-то вспомнить – что-то испугавшее ее, мрачное, но никак не могла сосредоточиться. Мысль ускользала, точно она нашаривала кусок мокрого мыла.
– Возьми меня за руку! – попросила она у Евгеши.
Мошкин послушался.
– Это твоя рука? – уточнил он на всякий случай.
– Нет, твоего дедушки! – прошипела Вихрова с другой стороны. – Спи давай! Замучил, баран!
– Наташа! – умоляюще произнес мидовец. – Я же просил тебя: без этих слов. А вдруг нас пригласят на прием?
Снаружи продолжало грохотать. Гроза и не думала прекращаться.
Не прошло и часа, как длинный клинок безжалостно располосовал палатку, и три тела в спальных мешках – Наты, Чимоданова и Евгеши – были небрежно брошены одно на другое. Катя и мидовец Наты Вихровой остались в палатке. Дождь заливал их, затекая в прорезь, но они не открывали глаз, погруженные в магический сон.
Мошкин сел. Со стороны он походил на здоровенного червяка. Рядом, ругаясь, ворочался в мешке Чимоданов. Ната уже расстегнула «молнию» и теперь определяла, кого поблагодарить за то, что ее положили головой в лужу.