Огненный джинн (Солнечный удар)
Шрифт:
– Знаю. – Он кивнул в мою сторону. – Он придет за ней. Как только узнает, что она у тебя, сразу придет.
– Лучше бы пришел, – сказала она, оскалившись всеми зубами. – Если он этого не сделает, тебе от меня не скрыться. И ты это знаешь. – Она посмотрела на меня, и я поразилась полной, непроницаемой пустоте ее взгляда. – Забирай свою игрушку, Кевин. Идем домой.
Мальчишка направил на меня пузырек и приказал:
– Ты. В бутылку. Быстро.
У меня не было выбора, совсем никакого. Распадаясь на части, я успела увидеть, как Иветта смотрит на меня мечтательными глазами цвета
– Не волнуйся, милая, – услышала я, проваливаясь в серое забытье. – Мы обязательно придумаем для тебя что-нибудь интересное.
Никогда не думала, что в забытьи можно мечтать, но у меня получилось. Я мечтала о том, чтобы снова стать ребенком.
Слишком маленьким, чтобы понимать мир, который меня окружает – ребенком, только сделавшим первые неуверенные шаги, и хватающимся за все красивое, сверкающее, интересное, опасное.
Мне снилось, что кто-то держит меня на руках – может быть, мама – и моя голова покоится на ее плече. Я вспомнила дождь, россыпью бриллиантов падающий с мягкого серого неба. Я вспомнила ветер, прохладой ласкающий кожу. Я вспомнила гром, отзывающийся в моем теле, как Глас Бога.
Мечты и воспоминания – почти одно и то же.
Во сне, в прошлом я падала на холодную мокрую траву и кричала в страхе, и рядом был кто-то еще, подхвативший меня, удержавший, прогнавший боль, и ужас, и слезы.
«Шш…» Это был голос моей мамы, нежный и неясный, как и бывает во сне. «А то они услышат».
Я была слишком маленькой, чтобы говорить, но каким-то образом говорила. «Кто?»
Ее руки гладили мои волосы, заботливо и ласково. «Ты знаешь».
Я знала. Я крепче прижалась к ее теплу. Надо мной облака переговаривались между собой на языке, который я почти понимала. И я потянулась к ним, и почувствовала, как они близко, их мягкие края, их холодную чужую мощь.
Они хотели меня. Я хотела их. Согласно моей простой детской логике, это означало, что никакой опасности нет. Все, что интересуется мной – мой друг, правда?
Я не понимала, что этот интерес может оказаться голодом. Того, что некоторые части меня – нежные, сочные и очень вкусные, что мир полон хищников, которые ни за что не захотят упустить лакомый кусочек. Нет, я не понимала.
Но понимала мама. «Будь осторожна, – шептала она мне на ухо. – Что-то приближается. Ты должна быть готова, солнышко. Ты должна научиться видеть то, что скрыто за улыбками».
«Что скрыто за улыбками?» – спросила я детским голосочком. Она показала мне зубы. Длинные, острые, тонкие как иглы, чтобы съесть тебя, дорогая.
«Не доверяй никому», – прошипела она. И отпустила меня. И я упала в облака, и почувствовала, как разрываюсь, распадаюсь, сгораю, развеиваюсь.
Это была мечта. Или воспоминание. Или кошмарный сон.
Если не считать того, что случилось в действительности.
2
Первым,
Я судорожно попыталась вздохнуть, но у меня не было ни легких, ни тела вообще. Но какая-то часть меня знала, что делать. Я последовала вместе с потоком вверх, вовне, к свету.
Я выбралась из пузырька, который лежал на краю усыпанного крошками от чипсов кофейного столика, рядом с помятым и засаленным выпуском «Спорте Иллюстрейтед», посвященным купальникам. Я медленно сгущалась.
Я чувствовала себя так, будто меня накачали наркотиками – тупой, заторможенной, способной только на то, чтобы бессмысленно болтаться в воздухе и ждать.
Дерьмо. Ничего хорошего все это не предвещало.
– Хм…
Какой-то человеческий голос. Тихий и неуверенный, он отозвался во мне церковным колоколом. Что-то во мне замерло в ожидании. Я собралась, как хищник перед атакой.
Это было совсем не так, как тогда, когда меня призывал Льюис. Совсем не так. И это было по-настоящему страшно.
– Здесь кто-нибудь есть? – спросил голос. Он звучал до смерти перепугано. Отлично. Добро пожаловать в клуб, ничтожество.
– Да, – сказала я – не потому, что хотела ответить, а потому, что была вынуждена. Мой голос звучал странно, поскольку исходил из той тонкой субстанции, которой на тот момент я являлась. Я запомнила это на будущее – когда-нибудь, наверное, придется изучать такие вещи. – Я здесь.
О, господи, это оказался тот маленький ублюдок, который ударил Льюиса. Льюис… Боже, он остался там. Что он помнит? И жив ли он вообще? Патрик, ты сволочь. Я уверена, что кое-кто за это заплатит.
Вблизи Маленький Псих выглядел не таким уж опасным: неуклюжий подросток с плохой кожей, длинными ногами, тощими руками, в видавшей виды майке с «Металликой». Этот прыщавый мальчишка – она называла его Кевин, а я, получается, должна была называть Хозяином? – сидел на краю незаправленной кровати и с безумным видом пялился по сторонам, особенно почему-то в угол комнаты. Смотреть в комнате было на что, вот только особо приятным это трудно назвать. Обстановка напоминала казарму перед генеральной уборкой: повсюду валялся мусор, упаковки из-под пиццы, коробочки с присохшей китайской лапшой. Рядом с кроватью возвышалась куча грязного белья. Плакат с коллагеново-силиконовой красоткой в броне-купальнике криво пришпилен к потолку – по-видимому, для лучшего обзора с позиции лежа.
В общем, сразу можно было сказать, что хорошего ждать не стоит. Льюис. Боже, что же с Льюисом?
Кевин нервно заерзал на кровати, которая отчаянно заскрипела под ним.
– Э-эм… Я призываю тебя. Появись! – он, наверное, думал, что похож на средневекового колдуна, а на самом деле смахивал на плохого актера с большим самомнением и жуткими прыщами на лбу и щеках.
И, тем не менее, я подчинилась. Мое тело материализовалось быстрее и легче, чем раньше, все слои одновременно, и я даже успела погордиться собой. Пока не посмотрела на себя.