Огненный котёл
Шрифт:
Вольский подался вперед, словно расстроенный отец к блудному сыну.
— Никто больше не участвовал в этом, — ровно сказал он. — Роденко, Самсонов, Тарасов — их не в чем обвинять. Орлова я понять могу, — медленно произнес он. — Орлов абсолютный валенок, когда доходит до дела. То, что он смог дорасти до главного корабельного старшины, меня уже напрягает. Он готов следовать за любым, кто ему понравится, и вообще явно привык больше полагаться на мышцы, чем на ум, когда нужно решить проблему. Да, он жесткий человек, но бесхитростный. Он бы никогда сам даже не задумался бы о том, что сделал ты, Карпов. Нет. Это все ты. Орлов был просто приспешником, и я готов поспорить, что тебе
Они находились в каюте, где Вольский приказал привести мятежного капитана под охраной из карцера. «Киров» шел на восток, прочь от черного ужаса Галифакса.
Карпов резко посмотрел на адмирала и снова отвел глаза, все еще угрюмый и невосприимчивый. Он был погружен в себя и раздавлен множеством чувств — гневом, подавленностью, возмущением и, под всеми ними — ноткой стыда, которая словно осадила его, но и сделала мрачным, как никогда.
— То, что вы сделали, называется мятежом, — сказал Вольский. — Другого слова быть не может. И офицера в вашем положении не может ожидать светлое будущее.
— Будущее? — Карпов говорил тихо, с едва ли сдержанным тоном. — О каком будущем ты говоришь, старик?
Вольский мощно ударил кулаком по тонкому дереву стола, и капитан отпрянул от неожиданности.
— Обращайтесь по уставу, капитан! Вы разговариваете с командующим Северным флотом!
— Командующим флотом? И где тот флот, которым вы должны командовать, товарищ адмирал? Мы сами по себе, один корабль, потерянный среди моря и вечности. Один Бог знает, где мы сейчас, но могу вас заверить, что флота давно больше нет, и никто в Североморске не ждет нас. Этого больше нет, Вольский. Нет! Поймите это. Если вы хотите понять, зачем я это сделал, просто посмотрите правде в глаза. Все, что у нас осталось, товарищ адмирал, это этот корабль, и никто другой не мог сделать большего, чтобы защитить его. Если бы я не сделал то, что сделал, весьма вероятно, что мы были бы сейчас на дне моря. Вы не думали об этом? Делайте что хотите. Расстреляйте! Заприте на губе навсегда!
Он с болезненным видом указал на дверь, у которой застыл морской пехотинец, делая вид, что ничего не видит и не слышит, стальной манекен, и который, тем не менее, сейчас в полной мере символизировал власть адмирала. Вся эта дискуссия в конечном итоге сводилась к борьбе за власть между стареющим адмиралом флота, желавшим покоя и выхода на пенсию, и напористым склонным к интригам капитаном, всегда стремившимся лишь к следующей ступеньке служебной лестницы.
Карпов попытался захватить контроль над кораблем и почти преуспел. Если бы не удачное появление Федорова у двери в лазарет, и обнаружение того, что она была заблокирована снаружи, план капитана, возможно, вызвал бы еще больший хаос. За короткий промежуток времени, пока адмирал изо всех силы пытался освободиться и вернуть контроль над кораблем, капитан успел обрушить ад на союзные эскадры, приближавшиеся к ним со всех направлений. И в результате они сами оказались в каком-то далеком и забытом уголке ада, царстве жуткого безмолвия, где остались лишь опаленные войной берега.
Адмирал недовольно отвел глаза, в которых еще читалась боль. Затем встал и подошел к морпеху, что-то тихо сказав.
— Так точно, — четко ответил тот и быстро вышел, оставив двух офицеров наедине.
Вольский посмотрел на Карпова. Тот сидел молча, опустил голову на поставленные локтями на стол руки. Он медленно отодвинул стол и снова сел напротив, глядя на капитана с тем же болезненным выражением, однако Карпов казался безразличным к происходящему, смирившись с любой судьбой, которая его ожидала. Он собрал все запасы мужества
— Я уже говорил, — сказал Вольский. — Что пришел не позорить вас и не стыдить. Однако мятеж это мятеж, и вы должны понимать, что, как любой человек, несете ответственность за то, что сделали. Нет, капитан. Я не стану вас душить или расстреливать. Но посидеть в карцере вам будет полезно. Понятно, что я не могу просто освободить вас. Что подумают остальные? Я думаю пока перевести вас в каюту, но пока посидите на губе. Да. Посидите и подумаете, прежде, чем вспомните, что вы человек, Карпов, а затем, может быть, снова сможете обрести чувство собственного достоинства вместе с раскаянием в том, что сделали.
— И чего ради? — Глухо сказал Карпов. — Чтобы я с нетерпением ждал, когда вы меня выпустите, чтобы потом вернуться к вам обычным матросом и надеяться однажды снова получить свое звание? Разве вы не понимаете, насколько это глупо? Я держал время за горло, и дал ему вырваться. — Он сжал руку в кулак. Взгляд его снова стал твердым и холодным. — Разве вы не понимаете, что мы могли сделать с этим кораблем?
— Я все еще пытаюсь понять, что мы уже сделали, — быстро ответил Вольский. — Вы были заперты, когда мы вошли в Галифакс, а у меня не было времени разбираться. Я был нужен на ГКП, и слава Богу, что у нас есть Федоров. По крайней мере, есть хотя бы кто-то, на кого я мог рассчитывать в этом безумии. Да, Золкин и Федоров. Спасибо Богу за них обоих.
— Не забудьте про Трояка, — сказал Карпов с сарказмом в голосе. — Без него я все еще мог бы оставаться в том кресле, товарищ адмирал, — он указал пальцем в сторону главного командного поста, расположенного где-то над ними.
— И вот, к чему это привело, — сказал Вольский. — Вы и я, с пальцами на спуске, и Трояк между нами. Но, по крайней мере, он знает значение слова «долг», верно? Он, по крайней мере, смог сохранить трезвую голову, чтобы распознать сумасшедшего, потому что вы, Карпов, рехнулись. Вы хоть представляете, сколько людей погибло в тех боях, которые вы с такой радостью развязали? По крайней мере… — Адмирал тяжело вздохнул и повернул голову, услышав тихий стук в дверь.
— Войдите, — он подождал, пока морпех снова вошел в каюту, держа в руках бутылку водки и две рюмки. Вольский указал на стол, он поставил их и вытянулся по стойке смирно.
— Ждите снаружи.
— Есть! — Ответил морпех и вышел, со стуком закрыв за собой дверь.
Вольский посмотрел на бутылку и рюмки, затем снова на Карпова. Он медленно протянул руку к бутылке, отвинтил пробку и наполнил обе рюмки, после чего подтолкнул одну через стол к Карпову, искоса следящему за происходящим.
— Давайте, — сказал он. — Это нужно нам обоим.
Он поднес рюмку ко рту и выпил, выдохнув обожженным водкой горлом и ощутив некоторое удовлетворение, которое был способен понять только русский. Карпов проследил за ним взглядом, глубок вздохнул и быстро опрокинул свою рюмку, ничего не сказав. Вольский, тоже ничего не ответив, налил по второй.
Что-то в этом простом действии изменило всю атмосферу в помещении. Они смотрели друг на друга, и за небольшой промежуток каждый утратил свою собственную внутреннюю музу, потерявшись в собственной toska, как русские называли грустное погружение в себя, окрашенное меланхолией.