Огненный котёл

Шеттлер Джон

Наконец, Вольский заговорил снова, уже мягче, без упрека в тоне.

— Я понимаю, зачем вы сделали это, Карпов. Я не могу оправдать этого, но я, по крайней мере, вас понимаю. Однако теперь все изменилось. Мы пересекли Атлантический океан, потому что я решил как можно скорее уйти от этих недружественных вол, и, возможно, от тени вины, которую мы все ощущаем в равной степени после того, что увидели в Галифаксе. Кто знает, мы ли это сделали? Федоров полагает, что нас приняли за немцев, и американцы вступили в войну раньше. Он полагает, что использование нами ядерного оружие вызвало обжигающий страх у Союзников, и они пошли на все, чтобы заполучить бомбу самим. Возможно, они преуспели в этом, и война закончилась по-другому. Мы этого не знаем. Знаем мы только одно: не

этот корабль выпустил ядерную ракету по Галифаксу.

Он сделал паузу, наполнив свою рюмку.

— Мы зашли на Азорские острова… Мадалена также была разрушена, я полагаю, зарядом малой мощности. Я отправил партию на остров Пико за свежей водой, но они мало что нашли… Несколько зданий уцелели, там вроде бы не было никаких признаков войны… Но людей не было — только кости… Только кости.

Он опрокинул рюмку.

— Поэтому я решил направиться в Средиземное море. Да, я понимаю, что там слишком много целей, чтобы считать, что что-либо могло уцелеть, раз уж кто-то решил потратить целую ракету на удаленный островной аванпост вроде Мадалены, но ведь интересно, верно? Вы оставались здесь и ничего не видели, но когда мы подошли к Гибралтарскому проливу, я надеялся увидеть огни Танжера, сверкающие над побережьем, но темнота была черной, как уголь. Как только мы подошли ближе, появился туман, густой, как хороший борщ. В проливе стояла мертвая тишина. Сам Гибралтар был сожжен и разрушен почти до неузнаваемости. Мы шли всю ночь в этом тумане, когда наступил тусклый серый рассвет. Некоторое время мы обходили побережье Северной Африки. Оран и Алжир также были разрушены — кто знает, почему?

— Я приказал направиться на север, в Балеарское море. Не знаю, что я хотел увидеть после всего, что мы встретили… Возможно, просто подтвердить свои худшие опасения. Я всегда любил южное побережье Франции. Когда-то я мечтал купить там дом и выращивать виноград на вино. Но этого больше нет… Там не растет уже ничего. — Он замолк, держа губы на краю рюмки. Капитан выпил одновременно с ним, медленнее, чем ощутить жгучий вкус водки и убрать от горла подступившую желчь.

— Мы сделали это? — Вольский махнул рукой в сторону невидимого берега. — Нет, не мы. Мы просто сделали возможным то, что сделали другие — все эти генералы, адмиралы, премьеры и президенты. Мы показали им силу, и они захотели иметь ее, Карпов. И вот мы видим результат. По правде говоря, я не могу винить вас больше, чем себя. В конце концов, перед нами стоит лишь вопрос выживания.

Карпов кивнул. Они оба некоторое время молчали, затем он посмотрел на адмирала и моргнул. Что-то в его лице сказало больше, чем мог сказать он сам. Вольский был достаточно мудр, чтобы увидеть это — горе, муку и стыд.

— Я хочу взглянуть на Рим прежде, чем снова направиться в Атлантику, — сказал он.

— Я полагал направиться через Эгейское море в Севастополь, но не вижу в этом смысла. Если на Земле что-то еще осталось, оно будет в южных широтах. Мы пройдем вдоль побережья Италии, а затем снова направимся на запад через Тирренское море. Кто знает, куда.

— К острову, товарищ адмирал? — Карпов выдавил из себя улыбку.

— К острову.

Вольский встал и направился к выходу, обернувшись через плечо.

— Будет лучше, чтобы экипаж увидел последствия того, что вы сделали, а также, чтобы вы поняли это сами. Со временем, вы вернетесь в капитанскую каюту. Что будет дальше, зависит только от вас.

Прежде, чем уйти, он протянул капитану последнюю рюмку. Затем слегка поправил фуражку и двинулся к выходу.

— Товарищ адмирал…

Вольский снова обернулся через плечо.

— Я был не прав. Я… Я совершил идиотскую ошибку.

Вольский тяжело кивнул. Вероятно, это было для Карпова чем-то, наиболее близким к подлинному осознанию своих поступков и раскаянию. Однако он ничего не ответил.

ГЛАВА 2

Вольский прохаживался по юту корабля, размышляя о разговоре с Карповым, и сам ощущал вину за то, что не смотрел на многие вещи более трезво.

Я должен был видеть это, думал он. Карпов был слишком уязвлен,

слишком напорист, слишком жаждал продвижения. Я был занят попыткой разобраться в безумии происходящего, но должен был понимать и то, что он планирует, что сделает, если представится шанс. Да что теперь говорить. Он сможет оправдаться и может быть полезен в предстоящие дни. Однако пусть пока лучше посидит в каюте, чтобы самому придти к такому выводу.

В эту ночь он испытывал мало энтузиазма. Они прошли северное побережье Италии, и, наконец, прошли мимо легендарного города на семи холмах — Рима. Он смотрел на Эсквилин, самый большой из семи холмов, на одном из склонов которого император Нерон построил свой «Золотой дом», а на другой чернели ямы, в которые сбрасывали тела преступников на поживу птицам. Это была подходящая метафора для человеческой жизни, мрачно подумал он, то, насколько одно и то же могло быть приспособлено к совершенно разному. Затем когда-то были разбиты Сады Меценатов, чтобы скрыть остатки мертвых, но теперь не осталось ничего. Он противился стремлению отправить людей на берег, не желая выслушивать доклады и лицезреть свидетельства того, что они там найдут. Все ушло, он понимал это — город, памятники архитектуры, амфитеатры, соборы, картины, статуи, Ватикан и вся его долгая история, не говоря уже о людях, которые там жили.

С тяжелым сердцем он отдал приказ двигаться дальше, пройдя мимо в равной степени опустошенного Неаполя, а затем сдался и скомандовал изменить курс на запад. «Киров» находился примерно в двухстах милях к юго-западу от Неаполя, когда Вольский ощутил странное смутное беспокойство, где-то в глубине разума. Он остановился у края палубы, держась за леера с ощущением странной тревоги. Какой-то звук вдали. Затем по кораблю прокатилась странная дрожь, и он, не задумываясь, бросился к переговорному устройству, дабы связаться с главным командным постом.

Он открыл заслонку и взял трубку, нажимая кнопку связи с цитаделью.

— Говорит адмирал Вольский.

— Старший помощник Федоров слушает, товарищ адмирал, — ответил голос.

— Что-то, о чем мне стоит беспокоится?

— Добрынин докладывает, что реакторы снова барахлят.

— Барахлят?

— Странная дрожь по кораблю, товарищ адмирал.

— Да, я также это заметил.

— Следуем на двадцати узлах. Запрашиваем указаний, товарищ адмирал.

— Поддерживайте ход, если Добрынин не запросит сбавить его. Можете связаться с ним и выяснить, нужно ли это сделать. Что-либо еще, капитан? — Он присвоил молодому лейтенанту звание капитан-лейтенант и должность старшего помощника после инцидента с Карповым, не более двух недель назад, и молодой офицер работал с неподдельным энтузиазмом, с каждым днем обретая опыт и компетентность.

— Так точно… — Федоров немного заколебался. — Фиксируем помехи, товарищ адмирал. Роденко и Тарасов фиксируют низкочастотный фоновый шум. Это… Их беспокоит. Возможно, вам стоит прибыть на ГКП, товарищ адмирал.

— Хорошо, — сказал Вольский. — Следите за ситуацией. Я скоро буду.

Вольский повесил трубку, закрыл ящик и развернулся, направившись к ближайшему трапу. Пройдя мимо спасательных шлюпок [3] , он вдруг порадовался, что для них не нашлось применения, несмотря на испытания, которые они прошли в последние недели. Добравшись до центра корабля и поднявшись на несколько уровней, он подумал, что было бы неплохо установить лифты, дабы облегчить жизнь его плотным усталым ногам, вынужденным переносить его значительный вес. Он направился дальше, но внезапно понял, что море вокруг них странным образом поблекло. Он остановился, ощутив нечто неправильное, и снова ощутил эту странную дрожь, словно исходящую из недр корабля.

3

На крейсерах проекта 1144 нет спасательных шлюпок, есть шесть катеров различного назначения. Для спасения членов экипажа применяются надувные плоты, хранящиеся в рядах контейнеров на верхней палубе в центральной части корабля