Огненный крест

Денисов Николай Васильевич

– Он самый, который из Мурманска.

– Тогда так и передайте и Бондареву, мне очень нравится его «Тишина», и Романову-капитану, мол, Лидия Михайловна Меликова из Каракаса завещает свою библиотеку России.

А далее в записях дня – «биографическая справка» о Лидии Михайловне, расшифрованная мной с диктофона уже перед сном, глубокой ночью, перед тем как нырнуть под надёжный марлевый свой «парус» кровати, что сулит, конечно, и другие открытия. А пока:

«Родом я с Северного Кавказа. Ставропольский край. Село Дивное. Это на границе с Калмыкией. Родилась в 1908-м году... Отец умер еще до революции. Мать в 33-м посадили в тюрьму по 58-й статье – «за контрреволюционную деятельность». Что-то где- то «не то» сказала. В 1938 - м мать должны были освободить, но не освободили. Что с ней сталось, так и не знаю до сих пор. Братья умерли с голоду. Самой удалось окончить медицинский факультет в Москве, в институте

имени Сеченова. В сороковом году, после окончания института, с энтузиазмом поехала на Северный Кавказ бороться против заразных болезней. И тут – война. Она как-то быстро докатилась и до Кавказа. В сорок первом немцы, им стало известно, чем занималась наша группа врачей, принудили меня уехать в Германию, в Берлин. Как специалист-эпидемиолог работала в лаборатории известного ученого Роберта Коха... За границей, конечно, оставаться навсегда не хотела. Но когда в 45 м встречалась с советскими следователями из НКВД, поняла, что в Россию возвращаться мне не стоит. Что там ожидало меня? Гулаг! В Германии я исследовала сыворотку против чумы. Энкавэдэшнику, который допрашивал меня, об этом я рассказала. О том, что исследования эти и результаты были успешными. Энкавэдэшник слушал меня в присутствии врача и сказал: «Вы что, думаете, мы вам позволим вывезти эту сыворотку куда-нибудь, кроме Советского Союза? Не надейтесь!» Не позволили... До 50-го года жила я в Гамбурге, в лагере беженцев, в американской зоне оккупации. Давали койку и чашку похлёбки. Потом я узнала, что в Венесуэле есть знакомые русские, поехала сюда. Здесь работу по специальности не дали. Советский диплом врача не давал права работать даже медсестрой. Работала все годы санитаркой. И на гроши свои собрала огромную библиотеку. Родственников ни здесь, ни в России нет... Квартира моя 54 квадратных метра. А сколько бы мне, одинокой, в России полагалось? Девять?»

Ещё в дневнике моём несколько торопливых строк о минувшем дне: «На ужин пригласил русский доктор Бурмицкий. Бывший кадет. Роскошная вилла. Тропический сад под звёздами. Бар. Всевозможные напитки. Практически во всех просторных помещениях виллы – картины. Хозяин рисует. Картины достойны отдельной выставки. Светские беседы. Прислуга – живописные негритянки, венесуэлки».

21 мая

О том, что «надо куда-то сбегать», Волков намекает уже не первый день. Жалуется баба Катя, Екатерина Иосифовна: телефонные звонки не дают работать по дому, звонят русские, приглашают в гости одни, другие – из разных мест.

«Попробуй тут разорвись!» – сетует и Георгий Григорьевич. А я говорю, что скоро мне собираться в дорогу – домой. Обратный билет у меня на конец месяца. Надо заглянуть в «пыльный ящик», купить загранподарки моим домашним и складывать чемодан. «Ничего, продлим твой билет! – говорит Волков. – Это как же ты придумал – три недели быть в Венесуэле? На такой срок в Южную Америку из Сибири никто не ездит! – смотрит испытывающе, будто и в самом деле тут этакое паломничество советских сибиряков. – Месяц как минимум!.. Наш народ тут готовит твою пресс-конференцию. Расскажешь подробней о России, почитаешь свои стихи. А то, видите ли, сбегать собрался он. Сбежим, только в другую сторону. На Золотой остров...»

С утра только и разговоров об этом Золотом острове. Пока мы хлопочем во дворе, баба Катя кладёт в сумку рубашки, шорты, легкие сандалии – всё «в квадрате», на двоих, чтоб было нам на этом Золотом острове комфортно, не обременяясь стиркой, неумелым глажением, с коими недавно так хорошо управилась приходящая служанка – из смугленьких. По той же причине – для «достойной» жизни на этом острове едем в супермаркет. Меня оставляют на улице курить, а то, мол, «измаялся» всё в некурящей компании, всё со стариками. Сквозь стеклянную дверь супермаркета наблюдаю, как хозяева мои катают в магазине продуктовую тележку. Останавливаются, выбирают продукты. А я то и дело общаюсь с проходящей мимо публикой, отвечаю на вопросы, при меняя, как попугай, привычные фразы о том, что – неужели не понятно! – не говорю я «ни по-испански, ни по-кастильски», что, впрочем, разницы не составляет.

Опять в дороге. В багажник машины уложены сумки с продуктами, с необходимыми шортами и рубашками. В который уж раз спрашиваю про удочки: едем ведь к морю. Волков в который раз отвечает, что «там всё есть!» А я на свой крестьянский манер сомневаюсь: кто это нам там приготовил? Кто позаботился? Волков загадочно молчит, потом спрашивает – не забыл ли я свой паспорт! Об этом он всегда напоминает, когда отправляемся за пределы городской черты. А то, мол, возьмёт да прицепится какой назойливый полицейский: кто такой, откуда – бледнолицый, языка не знает? Зачем, мол, лишние приключения на свою голову!

Перед отъездом сделаны звонки Ольховскому и

казаку Свистунову, взято с них обязательство о том, что через сутки приедут и они на сей Золотой остров, а пока мы должны приготовить там плацдарм для успешной рыбалки! Ну, как полагаю я, прикормить, как делают настоящие рыбаки, место клёва!

Наконец, выведав у Волкова, что надо набираться терпения на двести километров дороги, привычно пристёгиваю ремень безопасности, погружаюсь в созерцание новых видов. Местность, как прежние, не изобилует разнообразием. Это там, восточнее (то есть в сторону океана) и южнее, в глубине страны, есть могучая река Ориноко, есть озера и глухие тропические водоемы с зубастыми крокодилами, обезьянами в джунглевых зарослях, устрашающими змеями, удавами, ящерицами, сонмом невиданных птиц, шумом ливней, водопадов, один из которых – самый высокий в мире. Там дикие «плантации» манго и «бесплатных» банановых деревьев, смог испарений болот, голые утёсы гранитных и базальтовых скал. А здесь – опять привычная уже горная гряда пересекается просторной долиной, где порой в низинной густой роще деревьев можно разглядеть дерево убийцу, задушившего в своих объятиях пальму, приметить какао-деревце, которое вопреки моим прежним представлениям произрастает обязательно на увлажненной почве, прячась в прохладу раскидистого с темнозеленой кроной самана, в тень других тропических зарослей. Потом опять простирается степь с малорослыми пальмами, кустиками чапарро, проволочной прочности степной травой – пожухлой, желто-коричневой от жары.

На горном перевале встретится вдруг деревенька с несколькими домиками на скалистом обрыве, клочок отвоёванной у камня плодородной земли с созревающей кукурузой, рассыпанными на обочине дороги зернами какао – под лучами солнца доходящими, как я полагаю, до «кондиции», до товарного вида.

Останавливаемся на бензоколонке. Заправляем своего «коня». Сами освежаемся баночной «кока-колой». Покупаем у частного торговца связку бананов. Разминаем затекшие от сидения ноги. Опять в путь. В получасе езды опять населенный пункт. Городского типа поселок иль колониального вида городок. Проезжаем мимо полицейского участка, где возле крылечка – столпотворение праздных блюстителей порядка, в большинстве своём почему-то смугленьких мулаток. Заняты собой, улыбаются чему-то, смеются, до проезжающих, до нас, ноль внимания. И я замечаю, залюбовавшись, как славно сидит форма со множеством знаков отличия на этих фигуристых, улыбающихся «девчатах». По всему, здесь какой-то свой полицейский праздник. Слёт, форум, конференция «по подведению итогов»? Но шутки в сторону: это ж реальная власть! Попутно думаю, что эти наши смуглолицые братья, как и советские ряды эмвэдэшников-милиционеров, сильно любят эту реальную власть, как могут заполняют её видимые и невидимые поры и пространства.

Опять степная дорога. И понимаю, что это уже «другая сторона» – не сторона Маракайя и Валенсии, где один из вечеров недавней поездки к русским друзьям провели мы в доме Максимовичей, чей славный предок митрополит Всея Сибири Святой Иоанн Максимович покоится сейчас в раке храма Тобольского кремля. Перед этой ракой доводилось и мне стоять, слушать пояснения экскурсовода. И многочисленное семейство дома Максимовичей в Валенсии смотрело, кажется, на меня, как на пришельца из неведомых, диких краев, где упокоен их славный предок.

А я смотрел на картину В. Васнецова «Витязь на распутье» огромную репродукцию, украшающую просторную гостиную. Копия эта сделана известной в Венесуэле художницей Верой Константиновной Максимович. Картина – как символ русского духа, Руси, России. Потому она в центре дома, на общем обозрении. И несёт здесь свой эмигрантский смысл. Свои же работы Веры мы поднялись витой лесенкой в её мастерскую – в стиле модернизма: виды, пейзажи Венесуэлы, окрестности города, знакомые уже мне горы, карибское побережье.

Да, невольно думалось: ничего, кроме копии, не написать уж, наверное, талантливой художнице Вере – именно в самобытном, именно в русском национальном духе. Да и стремления, пожалуй, такого у художницы нет. («Вымираем мы здесь, русские!» – это Волков сказал в присутствии неистового отца Сергия).

И еще вспоминается теперь, проезжая глухой венесуэльской степью в сторону загадочного Золотого острова, как опять же привычно, по-эмигрантски, текло время этого вечера, где во главе застолья хозяева – Константин Борисович и его жена Людмила Александровна, молодые – зять Константин Павлович Жадан, его жена, Вера-художница, их дети, русские соседи по дому, тоже из эмигрантов «первой волны». Невольно присутствовали в застолье и дядюшка Георгий Борисович, который в Каракасе живет, с ним еще предстоит мне встретиться, и другой брат и дядюшка Максимовичей – Святой чудотворец Иоанн, епископ Сан-Францисский и Американский, известный иерарх Русской зарубежной церкви, чей прах нетленно покоится в Соборной церкви Сан-Франциско...