Огненный омут (Дикое сердце)
Шрифт:
Настал май. Город украсился зеленью. Люди танцевали и пели, приветствовали май. За городом вокруг шеста майского дерева устраивались танцы, состязания в беге и стрельбе. Пастухи старались пораньше вывести стада в поле, над опоздавшими смеялись, валяли их в траве. И все это среди подготовки к войне, когда кругом были вооруженные воины, пившие брагу в честь своих прошлых и будущих бранных побед.
Война и мир соседствовали. У норманнов приближалось время жертвоприношения богам плодородия, и Ролло собирался отбыть из города через несколько дней, чтобы принести жертву Фрейю [17]
17
Фрей – скандинавский Бог плодородия.
– Забери тебя Локи, женщина! – заорал Ролло. – Или ты совсем глупа, или туга на ухо и не слышала моих приказаний!
Эмма спокойно отложила вышивание.
– Паломники уже собрались в Руане и выступают со дня на день. Я дала слово отцу Франкону, что поеду с ними. Но я, так и быть, послушаюсь и откажусь, если ты пообещаешь не уделять столько внимания Лив и наконец-то отошлешь ее в монастырь, где настоятельницей служит Виберга.
Ролло вдруг отвернулся. Машинально стал оглаживать квадраты переплета на окошке. Лив – она преследовала его неотлучно, и ему это нравилось. Диво, что он до сих пор не ответил на ее призыв. Мягкая, податливая, манящая – его словно заволакивало волной этой беспредельной чувственности, когда он обнимал ее в переходах дворца.
– Если бы все монахи были такими, как ты, мои люди уже давно превратились в христиан. – Ему стоило немалого труда разжать руки. – Но я-то никогда не стану поклонником Христа.
Он оставлял ее, хотя и чувствовал себя круглым дураком. Где это сказано, что конунг не может завести себе наложницу? Он же не только не переспал после женитьбы на Эмме ни с одной другой женщиной, но словно даже опасался этого, не решаясь обидеть ее. А она… Какие слухи ходят о ней?! Эти ее вечера с Бьерном, это ее внимание к нему.
Он повернулся к Эмме.
– Хорошо. Я ушлю Лив, и тебе только придется посочувствовать твоей бывшей рабыне, когда дочь Ботто заведет в ее обители свои порядки. Ты же останешься в Руане. И прекратишь порочить себя, бегая за Бьерном.
Они не сказали больше друг другу ни слова. Когда меж ними наступало, вместо обычных вспышек гнева, такое молчание, это был первый знак, что они и впрямь в ссоре и меж ними встала стена отчуждения.
Больше всего Эмму удивило, что епископ словно бы даже обрадовался, когда она ему заявила, что не сможет примкнуть к шествию.
– Прискорбно, весьма прискорбно, дочь моя, – говорил он, но Эмма была готова поклясться, что он едва не потирал руки от удовольствия. Потом резко посерьезнел, о чем-то задумался, да столь сильно, что словно бы и не слышал, когда Эмма дважды окликнула его. Потом очнулся, стал говорить, чтобы Эмма непременно проводила их до ворот города, и непременно под охраной норманнов, чтобы было ясно, что она остается в городе по воле супруга. Нелепая просьба. Будто Франкон хотел показать кому-то, насколько языческая жена конунга не вольна в своих решениях.
С приездом гостей во дворце было шумно, весело. Это отвлекло Эмму, однако когда настало время крестного хода и она выехала проводить паломников, то чуть не расплакалась. Франкон благословил ее, не выходя из крытого, устланного коврами дормеза. Монахи несли кресты и вышитые хоругви. Дьяконы махали кадильницами. Паломники-христиане двигались попарно в простых темных одеждах. Слышалось пение псалмов.
Викинги взирали на них с любопытством, переговаривались. Религиозный пыл христиан внушал им уважение, хотя они не понимали, какой толк в том, чтобы брести неведомо куда, неведомо зачем.
Во дворец Эмма вернулась расстроенная. С Ролло почти не разговаривала. Но и ему было не до нее. Он развернул длинный пергамент и старательно объяснял своим соратникам сложное устройство осадной башни. Его араб предложил неплохую идею устанавливать метательные машины не на одной опоре, а на двух. Это и удлиняло рычаг, и машина становилась гораздо мощнее.
Бьерн Серебряный Плащ вскоре начал зевать. Ушел к Эмме, они устроились за колонной на скамье. Бьерн что-то декламировал, Эмма подбирала на лире мелодию. Бьерн сочинял хвалебную песнь в честь правителя Нормандии, торжественную с повторяющимся припевом.
Они оба только и говорили о Ролло, но сам предмет их беседы видел, как им хорошо вместе. Чувствовал, что за ними многие следят, и старался всячески не показывать, что пребывает в напряжении. В голову лезли странные мысли. Выходит, что любить – это все время нервничать, ревновать, чего-то добиваться. И есть еще вожделение, но разве нельзя его получить на стороне?
Он пожалел, что услал в монастырь Святой Катерины Лив. Она бы развлекла его и отвлекла от Эммы. Конечно, у него могли быть и другие женщины, взять хотя бы матерей его детей! Но после случая с аббатисой, они его не интересовали. И это его стало раздражать. А виной всему была рыжая Эмма. Ей бы пора припомнить все, что он сделал для нее, на какую высоту поднял. Проклятье!.. Он может в любой момент ее низвергнуть. Но он знал, что этого не сделает. Он слишком любил ее. И она дала ему законного сына, наследника!
Ролло пошел в покой к сыну. Гийом сидел на разостланной на полу шкуре, забирал у сына Сезинанды Освальда погремушку. Они были молочными братьями, так как у Эммы (кто бы мог подумать!) с самого начала было мало молока, а Сезинанда словно и ждала, когда ей предложат почетную должность кормилицы.
Старший сын Сезинанды Вульфрад что-то строил из брусочков. Когда вошел Ролло, он первый заковылял к нему. У Ролло всегда был дар привлекать к себе детей. Ролло взлохматил ему волосы. Потом взял на руки сына. Тот захныкал и успокоился лишь, когда Сезинанда торопливо протянула ему погремушку. Теперь Гийом серьезно глядел на отца. Сердце Ролло затопила нежность.
Эмма пришла в детскую позже. Смотрела на них двоих сияющим взором. Они помирились. Ролло не стал ей ничего говорить о Бьерне. Но, когда он ушел, с ней об этом заговорила Сезинанда. Сказала, что весь двор уже судачит о ней и Серебряном Плаще.
Птичка лишь смеялась в ответ. Что ей Бьерн? Конечно, он очень мил, с ним легко, к тому же ей нравилось заигрывать с ним, пробовать на нем силу своих чар. Ведь Ролло сейчас, кроме его похода, ничего не волновало. Поэтому, когда на другой день он опять оставил ее, она уехала с Бьерном на охоту.