Огненный омут
Шрифт:
На другой день он увез Олафа показать готовящиеся блоки для осадных башен, стал объяснять их устройство. Скальд усиленно пытался выказать интерес, но проворчал, что викинги редко когда используют подобное и не лучше ли воспользоваться испытанным методом внезапного нападения.
Ролло постарался подавить раздражение. Олафу пора понять, что он замыслил не набег на деревни и усадьбы с частоколом, а настоящую войну, где на пути у них встанут целые города, крепости, окруженные крепкими стенами монастыри. Но, скальд никогда не был стратегом, его интересовали лишь слава и удача, о каких потом можно
Поэтому Ролло вскоре перестал брать Олафа с собой, предпочтя решать все с более толковыми помощниками Лодином, Гауком, Эгилем. Но и занятые делами, они порой замечали своему конунгу, что его жена слишком много времени проводит с Серебряным Плащом. То они вдвоем уезжают верхом, то катаются на лодке по Сене и рыбачат, то просто просиживают вместе вечерами, она поет, он что-то сочиняет. Конечно, правила приличия соблюдаются и эти двое никогда не остаются наедине, однако их явная симпатия столь очевидна, что только слепец ее не заметит.
Ролло отмалчивался на подобные речи, но часто, когда он, голодный и усталый, приходил вечером в покои жены, то там было полно людей, лилась музыка, слышались песни, смех. Сезинанда приносила детей, двоих своих и сына Эммы, кормилицей которого она была. И Ролло видел, как его серьезный малыш Гийом улыбался Олафу всеми ямочками, лез к тому на колени, но когда Ролло брал его на руки, начинал хныкать.
– Боги послали тебе отменного сына, – добродушно говорил Олаф, и сердце Ролло оттаивало. Мирная атмосфера, окружавшая скальда и Эмму, невольно передавалась и ему, и он не высказывал неудовольствия, хотя и замечал, как этим двоим хорошо вместе.
Странное дело, он был больше уверен в Олафе, нежели в Эмме. Она не скандинавка, воспитанная в строгости, она кокетлива и падка на лесть. Ролло всегда казалось, что есть в ней нечто изменчивое. Но будь он проклят, он слишком любит ее и такой. И ни разу не ударил, хотя помимо ее кокетства с Олафом, она по-прежнему продолжала упрямо готовиться к поездке в Эврё.
Пришел май. Все вокруг пышно цвело. Франки по традиции отмечали старинный праздник весны, пели и плясали вокруг увитого зеленью майского шеста. У норманнов тоже приближалось время жертвоприношения богу плодородия Фрейу. Обычно они в это время отправлялись к Гауку из Гурне, где располагалось самое большое в Нормандии капище этого божества.
Когда Ролло сообщил, что поедет туда, Эмма только согласно кивнула.
– Что ж, езжай. Но и я уеду. Ты знаешь мои планы: на Троицу я должна посетить Эврё, чтобы встретить посольство с мощами Святого Адриана.
– Забери тебя Локи, женщина! – заорал Ролло. – Или ты совсем глупа, или туга на ухо и не слышала моих приказаний!
Эмма спокойно отложила вышивание.
– Паломники уже собрались в Руане и выступают со дня на день. Я дала слово отцу Франкону, что поеду с ними. Однако возможно я и останусь, но при условии, что ты отошлешь Лив в отдаленный монастырь, где настоятельницей стала наша Виберга.
Ролло вдруг отвернулся. Машинально стал оглаживать квадраты оконного переплета. Эта сладкая Лив преследовала его неотлучно, и ему это нравилось. Диво, что он до сих пор не ответил на ее призыв. Мягкая, податливая, манящая – его словно заволакивало волной этой беспредельной
– Если бы все монахини были такими, как ты, мои люди уже давно превратились в христиан. – Ему стоило немалого усилия воли отвести руки. – Но я-то никогда не стану поклонником Христа.
Он оставлял ее, хотя и чувствовал себя круглым дураком. Где это сказано, что конунг не может завести себе наложницу? Он же не только не переспал после женитьбы на Эмме ни с одной другой женщиной, но словно даже опасался этого, не решаясь обидеть ее. А она… Какие слухи ходят о ней?! Эти ее вечера с Олафом… И теперь она требует услать дочь Ботто!
Щелкнув пальцем по переплету окна, он повернулся к Эмме.
– Хорошо. Я ушлю Лив, и тебе только придется посочувствовать твоей бывшей рабыне Виберге, когда дочь Ботто заведет в ее обители свои порядки. Ты же останешься в Руане. И прекратишь порочить себя, бегая за Олафом.
Они не сказали больше друг другу ни слова. Когда вместо обычных вспышек гнева между ними наступало такое молчание, это был первый знак, что они и впрямь в ссоре и меж ними встала стена отчуждения.
Больше всего Эмму удивило, что епископ словно даже обрадовался ее отказу примкнуть к шествию. И хотя Франкон твердил, что это весьма прискорбно, но Эмма была готова поклясться, что он едва не потирал руки от удовольствия. Потом резко посерьезнел, стал говорить, чтобы Эмма непременно проводила паломников до ворот города, и непременно под охраной норманнов, чтобы было ясно, что она остается в городе по воле супруга.
Нелепая просьба. Будто Франкон хотел показать кому-то, насколько языческая жена конунга не вольна в своих решениях.
Но Эмма не видела причин отказывать Франкону, и, когда настало время крестного хода, она прибыла проводить паломников, но среди шума и оживления ей вдруг стало грустно. Франкон благословил ее, не выходя из крытого, устланного коврами дормеза; монахи несли кресты и вышитые хоругви; дьяконы махали кадильницами. Паломники-христиане двигались попарно в простых темных одеждах. У них были просветленные лица, слышалось пение псалмов.
Во дворец Эмма вернулась расстроенная. С Ролло почти не разговаривала. Но и ему было не до нее. Он развернул длинный пергамент и старательно объяснял своим соратникам сложное устройство осадной башни. Его араб предложил неплохую идею устанавливать метательные машины не на одной опоре, а на двух. Это и удлиняло рычаг, и машина становилась гораздо мощнее.
Олаф Серебряный Плащ вскоре начал зевать. Ушел к Эмме, они устроились на скамье за колонной. Олаф что-то декламировал, Эмма подбирала на лире мелодию. Олаф сочинял хвалебную песнь в честь правителя Нормандии, торжественную с повторяющимся припевом. Они говорили о Ролло, но сам предмет их беседы видел, как им хорошо вместе. Замечал, что и другие следят за этой парой, и старался всячески не выказать своего раздражения. А самому в голову лезли странные мысли. Выходит, что любить – это все время нервничать, ревновать, чего-то добиваться. И есть еще вожделение, но разве нельзя его удовлетворить на стороне?