Огненный ручей
Шрифт:
Андрюша говорил сбивчиво, скороговоркой, перескакивая с одного эпизода на другой.
Наконец закончил. Он был возбуждён. Ему стало как-то легче.
— Да-а… — задумчиво сказал дядя Коля. — Паренёк-то ты уже взрослый, а посадка в Жигачёве у тебя неважнецкая была. Скапотировал. Что ж ты взял курс на Афоню — ведь по нему далеко не улетишь! Разве так надо жить? Ты гляди туда, куда все передовые люди смотрят — вот как, например, Витаха твой, — тогда уж никогда не ошибёшься. А набедокурил — вовремя исправляй свою ошибку. Понял? А то, что ты квартиру красил, это хорошо. Тебе ещё сколько остаётся жить-то на
— Да с полмесяца будет…
— О-о! — вдруг воскликнул дядя Коля. — За эти полмесяца ещё столько можно дел перевернуть, что и Героя Социалистического Труда могут дать… Ну, ты подожди здесь, а я пойду скажу, — чтобы уже пассажиров сажали. Через пятнадцать минут вылетаем!
Лётчик вышел из машины и направился в домик, над которым плавала длинная матерчатая колбаса, надутая ветром.
Андрюша задумался. Через несколько часов он будет в Москве! Он увидит маму, Серёжку, будет спать на своей очень мягкой кровати. И мама его накормит любимым омлетом с колбасой и даст стакан сметаны. А потом он пойдёт в школу, встретит своих старых друзей и совсем-совсем забудет «Жигачёвсталь».
Нет, он, конечно, не совсем забудет Майку. Может быть, через месяц он ей пришлёт письмо. Может быть, они опять встретятся с Афоней — почему бы не позвать его в гости на новый год? А впрочем, это очень хорошо, что Андрюша улетает. Хватит! Пожил! Неудачно, конечно, прожил это лето, но всё-таки узнал, что такое металлургический завод, узнал Украину.
«Ну, а может быть, и не стоит улетать?» — вздохнул Андрюша.
Он увидел в окошко лётчика, который вышел из домика и закурил папиросу. Потом он поднял голову вверх и улыбнулся. На утреннем небе не было ни единого облачка.
Глава XIX. Конец трубы
Поздно вечером Афоня долго бродил под Андрюшиным окном, два раза поднимался на крыльцо дома и всё никак не решался пойти и сказать Андрюше, что он хочет с ним помириться. Он очень хотел мира, потому что такого друга, как Андрюша, у него никогда не было. Конечно, он был не прав, что бросил красить квартиру. Какое ему дело, кого туда поселят: Витаху Грицая или Миколку-секретаря! Это, собственно, не им дают квартиры, а их родителям за хорошую работу. А Афоня сам уважает трудящихся.
Эх, покрасил бы он тогда без звука, раз Андрюшке приспичило, и сейчас бы не был в ссоре! А-теперь как быть? Конечно, Андрюшка не захочет мириться. И кто бы захотел после того, как курортником обозвали и сказали: «Как дам — в окошко вылетишь!» Обидно же всякому будет. А ведь как сказано было? Сгоряча. А раз сгоряча, так и обижаться нечего. Тут всё можно наговорить…
Афоня несколько раз хотел подняться к Андрюше на второй этаж и наконец, поняв, что он никогда не решится признать, что он не прав — гордость не позволяет, — пошёл к своей трубе. Здесь он вскипятил на костре кружечку горячей воды и, выпив её с куском сахару, лёг спать.
В ящике под Афоней шевелился кролик. Возле трубы кто-то скрёбся. Чьи-то маленькие коготки скоблили железо. Дверь была изрезана прямыми полосками просветов между плохо сколоченными досками. В трубе было как-то противно и неуютно.
«Вот дожил, — думал про себя Афоня, — опять один остался. И почему всё так получилось? Ведь никому ничего плохого не сделал, только с Витахой поцапался, а вышло —
У Афони на глаза навернулись слезы. Он увидел себя жалким, несчастным и отовсюду гонимым.
«И ведь, кажется, мальчишек не бью, а они прямо житья не дают — строй с ними! Друзей отнимают… И в школе, наверное, как начнут заниматься, приставать будут. А я, может быть, ещё получше их могу работать. Вот возьму и уйду в ремесленное училище, тогда посмотрим!»
Афоня вдруг вспомнил подъём домны, Витаху с маслёнкой, вспомнил, как Матвей Никитич пожимал ему руку, и почувствовал сильнейшую зависть.
«Ему почёт — трудился. Наверное, ещё и за спортплощадку спасибо скажут — для всех старался. А я что? Для себя какую-то трубу отделывал, электрифицировать хотел, чтоб удобнее жить было. А к чему? Отделился только ото всех… И когда её только на опоры поднимать будут? Валяется без присмотра, а, наверное, денег стоит. А может быть, сходить к Семёну Петровичу и сказать про трубу? Чего они про неё забыли? Скорей бы уж тётка приезжала!.. Всё-таки вдвоём будем. А что, если пойти в ремесленное училище? Вот приедет тётка, а я уже тю-тю — в ремесленном живу! Говорят, там хорошо, как у военных. Форма — раз, кормёжка бесплатная — два, в-третьих, ещё и деньги платят после практики. Окончу «ремесло», поработаю, потом в техникум пойду, а там и до инженера рукой подать. Вот придёт ко мне Витаха наниматься на работу, а я ему: «Что же, товарищ Грицай, я смогу вас принять, только вам уж тут не придётся командовать. Здесь уж, будьте любезны, меня слушайтесь…»
Вдруг Афоня услыхал снаружи чьи-то шаги.
— Вот она лежит, — раздался сиплый голос.
— Вижу. Сейчас покурим и начнём, — ответил тенорок.
«О чём это они?» — насторожился Афоня.
— Да-а… уж немножко нам осталось, — вздохнул сиплый. — Поверишь, как в санатории лежал, аж думал — не вытерплю, так руки по делу чесались… Ну, ты кончай курить.
— Да погоди. Ей-богу, в третий раз сегодня закуриваю! Скоро, наверное, совсем разучусь дымить.
Два незнакомца прошлись вокруг трубы и вдруг по ней чем-то ударили. От звона Афоня сразу оглох.
— Эй, эй! Осторожней! — закричал он и, распахнув дверь, выскочил из трубы.
Он наткнулся на какого-то рабочего с фонарём и кувалдой в руке. Тот испуганно отшатнулся:
— Да кто это, мать родная?
— Я… я живу здесь… — сам испуганный, пробормотал Афоня.
— Фу-ты, чертяка тебя задери! Испугал как, аж воздуху нету! — передохнул тенор.
— А ты что делал в трубе? — подошёл сиплый. Он был плечистый и низкорослый.
— Живу. Это моя хата.
— Хата? — переспросил тенор. — Да какая ж это хата! Без печки да без окон. В общем, собирайся. Мы сейчас тут расклёпывать будем.
— А я как? — спросил Афоня.
— А кто тебя сюда посадил, ты с того и спрашивай, — сказал сиплый, вскинув кувалду на плечо.
— Я сам въехал. Я вообще-то с тёткой живу.
— Придётся выезжать. Мы вот сегодня на ночь задание получили — расклепать.
— А где же мне ночевать?
— К тётке иди.
— Она у меня сейчас в деревне, а я в землянку пока других пустил.
— Да, Тимофей Сергеевич, а как же, правда, спать-то парнишке? — вдруг спросил сиплый. — Вот не предусмотрели мы его.