Огненный ручей
Шрифт:
— А надо сделать окна, — посоветовал Андрюша.
— Двери ещё можно сделать, а насчёт окон — трудно. Попробуй-ка проруби окно в этой трубе — все зубила пообломаешь! Ничего, я и так проживу. Всё равно целый день по улице болтаюсь или на Днепре загораю.
Афоня постучал кулаком по кабинке, а когда машина остановилась, ловко спрыгнул на землю;
— Бывай здоров! Мне в столовку… А в общем, как устроишься, надо встретиться.
— Обязательно! — ответил Андрюша.
При въезде на территорию завода стояла деревянная арка с красным полотнищем: «Мы возродим тебя, «Жигачёвсталь»!»
А ещё выше над этой аркой, одним концом опираясь на домну, вдруг проступила на небе новая арка — бледная разноцветная радуга.
Глава IV. Письмо
«Здравствуй,
От тебя мы письмо получили. Папа занят и отвечать не может. Нам здесь хорошо, и ты за меня не бойся. В комнате у нас те кровати и репродуктор, в котором говорят на украинском языке. Я уже хорошо понимаю по-украински: увага — это значит внимание, цыбуля — это, оказывается, лук, а людына — человек. Как твоё здоровье? Папа послал тебе деньги. О тебе мы не скучаем, только ты поправляйся получше. Папа всё время думает про домну. Она покосилась от фашистов, и её надо выпрямлять. Арбузов здесь ещё нет, а черешня на базаре стоит дёшево. Тут у нас живёт одна девочка. Зовут её Майка Можжухина. Папа говорит, что она — талант. А мама у неё убита бомбой во время войны. А у папы её на щеке шрам. Ему чугун брызнул и чуть в глаз не попал. Посылаю тебе стихотворение, которое Майка сочинила в пять минут:
По учёбе не хромаю, Тихо в классе я сижу. Галок в небе не считаю, А в тетрадь к себе гляжу. Побываю за день всюду: И в кино схожу, и в сад, Дома вымою посуду, А потом иду в отряд.Как мы приехали в дом, она наварила лапши и позвала нас с папой в гости. Теперь я у неё всё время обедаю. Столовая отсюда далеко, а она сама позвала. Она всё равно для своего папы готовит. А я ей отдаю продукты.
А ещё я встретил рыжего Афоню. Он живёт в трубе. Она повалена на землю, а Афоня там один ночует и ничего не боится. Он курит папиросы, и ему тётка ничего не говорит, а мне, он говорит, ещё курить рано. Да я и сам не буду. Я Афоню встретил, когда мы ехали на завод, а до сих пор его не видел. А мне хотелось бы с ним подружиться. Он рабочий человек. Сначала мне тут было скучно, а теперь — ничего. Я уже научился открывать консервы, потому что мы всё время едим консервы. Надо только посильнее животом наваливаться на консервный нож. Вот и всё.
Напиши, есть ли в море медузы и впечатление от курорта.
Мы тебя с папой горячо целуем. До побачення! (Это — до свиданья!)
Твой сын Андрей Марецкий».
Глава V. Поимка „курортника”
Уже целую неделю Андрюша и Майка собирались сходить на завод, который находился от их дома за три километра, но всё никак не могли выбрать время: то Майка по хозяйству была занята — ходила на рынок, стирала бельё, то Андрюша читал книжку или ему просто не хотелось куда-то тащиться по жаре.
Но вот сегодня за завтраком Майка прямо заявила, что хочет Андрюша или нет, а она обязательно пойдёт на завод.
— Так и пойдёшь без меня? — спросил Андрюша. — А вдруг кто тронет?
— Никто не тронет, — уверенно ответила Майка. — А если надо будет, и без защитника обойдусь.
Андрюша задумался: идти или нет? На заводе он всегда успеет побывать — это факт, но вот если Майка одна уйдёт — ему будет скучно. А потом, они всё делали вместе: и мыли полы (Андрюша таскал воду), и чистили картошку, и ходили в магазин. И уж раз всегда вместе, так и сегодня вместе.
И они пошли…
Андрюша очень любил у себя во дворе, в Москве, устраивать с ребятами разные атаки, бои с саблями и гранатами из бумажных кульков с песком. После этих боёв он всегда приходил домой разгорячённый и радостный. Это было очень интересно — фехтовать длинными саблями и протыкать картонный щит противника. А ещё можно было брать противника в плен: заломить ему руки и отвести под охраной в сарай.
Настоящую войну Андрюша никогда не видел, кроме как в кино. Да и в кино, когда ему было особенно страшно, он всегда уговаривал себя, что это-де кино и все артисты живы останутся.
А сегодня войну он увидел воочию, без деревянных сабель и картонных щитов.
Они шли мимо цехов с обрушенными крышами и скрюченными железными балками.
И кирпичи, и бетон, и железные балки — всё это было так перемешано, нагромождено друг на друга, что трудно было определить, откуда лучше всего начинать разборку.
Длинные цехи стояли, как скелеты, продуваемые насквозь горячим ветерком. Издали они казались заброшенными.
Но это только издали.
Снаружи и внутри кипела работа.
Тяжёлый экскаватор, как какое-то доисторическое животное, зубастой пастью вгрызался в землю, выбрасывал её и снова, угрюмо помахивая нижней челюстью, тянулся к земле.
В кабине экскаватора сидел молодой человек с чумазым лицом. Он ловко орудовал рычагами и педалями, ни на минуту не задерживая в воздухе пустого ковша.
Машина дико скрежетала, звенела, будто сопротивлялась человеку, но малейшее прикосновение руки к рычажкам — и она уже быстро поворачивалась вокруг себя или легко бороздила землю.
Вокруг грохочущих бетономешалок, похожих на огромные вертящиеся глобусы, густым облаком плавала цементная пыль, стояли мутные лужи воды.
А на расчищенных площадках уже устанавливались какие-то машины и станки.
Приподняв над землёй чугунную массивную деталь, чем-то напоминающую швейную машину, по цеху на гусеницах продвигался подъёмный кран.
Машинист этого крана, высунувшись из своей кабины, вложив два пальца в рот, свистел встречным рабочим — дескать, берегись! Кричать в таком шуме — всё равно никто не услышит.
И словно на фотографической пластинке, опущенной в проявитель, здесь можно было уже заметить, как постепенно проступали контуры новых огромных станков высотой с двухэтажный дом. Они не были ещё окончательно собраны; полированные валы и зубчатые колёса стояли по сторонам железной дороги, электромоторы были упакованы в деревянные ящики. Но многие ящики были уже разбиты, а огромные валы положены на тележки и перевезены на своё место. Чувствовалось — ещё пройдёт немного времени, и все эти пока безжизненные детали соединятся в могучие станки и зашумят, завертятся…
Сотни рабочих катали по деревянным дорожкам тачки, таскали носилки, словно галки чернели на электрических мачтах и столбах.
И как они забирались без лестниц на столбы — просто удивительно! Подходит к столбу человек с какими-то крючками на ногах и вдруг, как по воздуху — раз-два-три! — и он уже наверху, белые ролики навинчивает.
А один рабочий крикнул Андрюше:
— Эй, малец, забирайся сюда — Москву видно!
То тут, то там тарахтели пневматические молотки, и люди, навалившиеся на них животом, тряслись вместе с ними как в лихорадке.
Куцые паровозы без тендеров тянули за собой длинные составы с кирпичом и железными балками. Автомобили-самосвалы, возившие песок, кружились вокруг цехов, будто в карусели. Не успеет один разгрузиться — глядишь, уже новый едет.
И странно было видеть среди снующих рабочих, взлетающих к небу подъёмных кранов, среди облаков известковой пыли маленький зелёный холмик, обнесённый тонкой проволокой.
На деревянном столбике со звездой ещё проступали выцветшие буквы:
Здесь похоронен сержант
АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ ГРИЦАЙ,
строивший мартеновский цех,
работавший в мартеновском цехе
и погибший в бою за этот цех
14 октября 1943 года