Огненный скит.Том 1
Шрифт:
Борис вытер руки о джинсы, подобрал с земли курточку и резко повернулся к Федьке.
— Счастливо оставаться! Приплюсуй и себе мой четвертной.
Он хлопнул калиткой. Федька слышал, как затарахтел мотор мотоцикла.
Поехал Колодин не прямой дорогой, а через речку. На лесной укатанной дороге было прохладно. По бокам росли громадные папоротники, обтянутые паутиной, а кусты бузины с цветущими пупонами источали приторный ни с чем не сравнимый аромат. Он выехал к реке, объехал высокий песчаный обрыв. Под колёса стелилась влажная ложбина. Вода в реке,
У глубокой канавы, заложенной старыми осиновыми с облупившейся корой жердями, Борис слез с мотоцикла и стал толкать его вперёд — жерди разъезжались, и колёса пробуксовывали.
Слева затрещали кусты. Борис обернулся. С бугра, прямо на него, с красным обветренным лицом, загребая песок ногами, скатывался Федька. Он нёсся молча, выбрасывая вперёд колени, и его плотный голый торс мощно разрезал воздух. Колодин от неожиданности этого зрелища остановился, и молча смотрел на приближавшегося «бугра».
— Ну что, помощничек, — рявкнул Федька, подлетая к нему.
Сильный удар снизу потряс Бориса. Он выпустил руль мотоцикла и повалился в траву. Удар был неожиданным, и Борис не был готов к нему.
Когда он поднялся, Федька прохрипел:
— Будешь знать, как шабашку разорять!
И снова ударил уже под дых. От боли Борис согнулся и в этот момент тяжелый удар в челюсть потряс его.
«Как бьёт!» — успел подумать он, валясь на траву.
Он не хотел вставать: в голове шумело, и разноцветные блики играли в глазах, но стал подниматься — сначала на колени, а потом выпрямился во весь рост. Когда поднялся, увидел налитые кровью глаза Старикова. «А ведь они зелёно-серые», — почему-то отметил он.
Ему хотелось ответить на этот налёт, тоже ударить по наглой и сытой роже, но сил не было. Он стоял, покачиваясь, когда Федька вплотную приблизился к нему. Борис, не в силах, пошевелить ни рукой, ни ногой, плюнул ему в лицо. Федька ударил его в живот. Борис опять выпрямился и опять плюнул. Следующего удара он не ощутил. Сладкая слюна заполнила рот, и небо качнулось вместе с облаками.
Пришёл он в себя от какой-то мелодии. Открыл глаза, а это, оказывается, птичка сидела на ветке над ним и жалобно выводила: «фьюить, фьюить». Борис качнул головой. Птичка перелетела на другой куст и снова засвистела. Когда она взмахнула крылышкми, он увидел, что изнутри они бледно-розового цвета. Она опять пропела: «фьюить»…
Он приподнялся. Болел живот, саднила скула и губа, хотелось пить. Прихрамывая и ощущая тошноту во рту, подошёл к реке. На её середине кверху колёсами торчал его мотоцикл.
Колодин посмотрел на часы. Стекло было разбито, и стрелок не было, поэтому определить, сколько времени он провалялся без сознания, было трудно. Он спустился с берега, зачерпнул в горсть воды, омочил лицо, отчего больно защипало кожу, сделал два глотка и, через
1985 г.
Родионыч
Городишко здешний с первого разу мне не понравился: невелик, разбросан. Везде стройка — траншеи, кучи песка, щебня, горы глины. К новым многоэтажным зданиям сиротливо жмутся маленькие деревянные домишки.
Из числа молодых специалистов я прибыл на завод последним, и места в общежитии все были заняты.
— Пока устроитесь в частном секторе, — сказал главный инженер, — поживёте несколько месяцев, а там переведём в новое общежитие.
И я пошёл искать себе комнату. Так очутился на улице Ореховой перед домом одной старушки. Однако оказалось, что путь мой был напрасным. Провожая меня, женщина со вздохом повторяла:
— И рада была бы, да нету. У меня всё сдадено. Шестерых квартирантов держу.
Я уже было взялся за ручку калитки, когда она остановила меня:
— Постой-ка! Вот что я тебе, голубь, присоветую: зайди-ка ты через дом, вон туда — видишь крышу, — она указала рукой поверх забора. — Может, Филипп Родионыч сдаст тебе комнатёнку. Чай, одинок?
— Холостой, бабушка.
— Тогда иди! — напутствовала старушка. — Может, и сдаст. Чудно-ой он мужик, — протянула она. — С характером. Но ты не бойся — иди! Может, и пофартит.
Через минуту я стоял перед высоким забором из не строганного горбыля. За ним зеленел сад и возвышался облупленный фасад большого дома.
Калитка была заперта. Я позвякал щеколдой. Послышались шаги, проскрежетал засов, и дверка приоткрылась, но лишь настолько, чтобы можно было просунуть голову. Сначала я увидел глаза, настороженно уставившиеся на меня, затем лицо старого человека, в складках дряблой кожи, такое же шершавое, как тесины забора.
— Чего надо? — спросил недовольный голос.
— Мне бы хозяина, — оторопел я от неприветливых слов.
— Я хозяин. Чего надо? — снова повторил он.
— У вас не сдаётся комната?
Дверца приоткрылась пошире и передо мной появился мужчина высокого роста, одетый в какую-то смесь пижамы с халатом, в стоптанных грязных башмаках. В руке, перепачканной землёй, он держал тяпку.
— Комнат не сдаю, — ответил хозяин и, ощупав меня пристальным взглядом, как бы оценивая, спросил: — Командировочный
— Нет. Я направлен на завод после института…
— Один? С женой?
— Один, — ответил я.
Неприветливость хозяина не пришлась мне по душе и, избегая дальнейших вопросов, я повернулся, чтобы уйти.
— Погодь! — Хозяин внимательно оглядел меня, словно проверяя, правду ли я говорю.
Я задержался. Старик вскинул косматые брови, глаза блеснули, лицо оживилось.
— Значит, один. Это меняет дело. Есть у меня комната… Не хотел сдавать, ну да ладно. — Видя, что я молчу, спросил: — Иль раздумал? — и кольнул меня взглядом.