Огненный столб
Шрифт:
Никто к ней не обращался. Об этом специально не сговаривались, просто все так решили. Она должна разговаривать с людьми, если хочет, чтобы говорили с ней. Она должна заслужить свое место среди людей или не иметь никакого.
Не в характере Анхесенамон было плакать, даже от жестокой обиды. Она не прятала от племени холодное гордое лицо. Попросив, наконец, хлеба, она сделала это с ледяной вежливостью. Ей дали хлеба с теплотой, которая сама по себе выглядела укором, и пригласили провести вечер у костра Коры и Элишебы. Агарона с ними
Другой окорок жарили его жены. Они предложили Анхесенамон самые лакомые кусочки, но та отказалась, отступила и удалилась в свой холодный шатер, в свое надменное одиночество.
Глядя на это, Агарон покачал головой и вздохнул.
— Трудно стать человеком, когда так долго был богом.
— Придется научиться, — сказала Леа, — или умереть. — Она смотрела, что происходит возле другого костра. Там сидел Моше с маленьким сыном на коленях, а вокруг толпились старшие. Он что-то говорил, как обычно, и заикание, бывшее его проклятием с юных лет, вовсе не мешало ему. Старшие дети слушали и кивали. Иногда они спорили, но быстро приходили к согласию.
«Он снова говорит о боге», — подумала Нофрет. Они обсуждали новый закон, который пожелал дать людям его бог. Апиру были готовы спорить даже с самим богом и его пророком. И только когда разговор шел непосредственно о боге, замолкали и слушали, веря, что бог говорит со всеми, но яснее всего — с пророком Моше.
Нофрет, покинув свою госпожу, нашла приют в шатре Леа. У Иоханана был свой шатер, но ей туда входить не разрешалось. Они были помолвлены, как это называли апиру, но до свадьбы им не полагалось жить вместе.
Ничто, однако, не могло помешать Леа засидеться у костра с другими женщинами, а Иоханан в это время проскальзывал с задней стороны шатра прямо под одеяло к Нофрет. В первый раз она от неожиданности чуть не вытолкнула его наружу. Он был готов к этому: вытянул свои длинные руки и удерживал ее, пока она не перестала сопротивляться. Когда Нофрет уже хотела было закричать, он закрыл ей рот поцелуем и не скоро позволил заговорить. Нофрет потом еще долго смеялась:
— Ах, ты бессовестный! Разве это прилично?
— Ну, не совсем, — жизнерадостно отвечал он, — но вполне естественно.
— Так когда же мы сделаем это приличным?
— Тут есть одна сложность. Понимаешь, когда дело идет обычным путем, мой отец должен прийти к твоему и предложить разумную цену выкупа. Твой, конечно, должен не соглашаться и предложить то, что считает разумным он. Мой возмутится огромными размерами, и так и будет продолжаться, пока они не сойдутся на том, что знали оба с самого начала. Тогда они составят брачное соглашение.
— Насколько я помню, в Хатти примерно то же самое. Но здесь у меня нет ни отца, ни братьев… — Она задохнулась. — Иоханан! Только не говори мне, что мы не сможем пожениться.
Он крепко поцеловал ее.
— Да нет. Выбрось это из головы.
— Которое может никогда не наступить, — уныло сказала она. — Но, допустим, время пришло — что тогда?
— Тогда на соглашении поставят печать, отец заплатит выкуп за невесту: обычно это овцы с хорошим руном, шатер, где жить, и все необходимое. И мы сыграем свадьбу.
— О, боги! О чем мы думаем? О свадьбе. Неужели все скоро станет явным?
Иоханан смеялся так, что выкатился из груды ковров и шкур и голый валялся по полу. Нофрет свалилась вслед за ним с кучей одеял, набросила их на него, сама упала и закрыла ему рот ладонью.
— Прекрати! Тебя слышно по всему лагерю.
Он еще долго не мог успокоиться, но, наконец, умолк и, отдышавшись, заговорил:
— Лучше привыкай заранее. Я не собираюсь быть одним из тех мужей, которые проводят больше времени с овцами, чем с собственной женой.
— Надеюсь, — ехидно сказала она. — Надеюсь также, что ты способен сохранять хотя бы видимость приличия.
— А что, надо?
— Ты и сам знаешь, что надо.
Иоханан тяжело вздохнул.
— Ты ставишь трудные задачи. Если ты так жестока сейчас, что же будет, когда ты станешь моей женой?
— Будет хуже, — ответила Нофрет, — гораздо хуже.
Место зеленых пастбищ вполне соответствовало своему названию — глубокая долина между голыми холмами. Там росли сады и виноградники и располагалось селение апиру, которые не кочевали, а постоянно жили на одном месте.
Место было замечательным. С гребня холмов над долиной можно было увидеть гору бога. Из сердца долины, от реки, не пересыхавшей даже летом, виден был лишь зеленый мир.
Долина, казавшаяся такой мирной, была надежно защищена, окружающие склоны были почти отвесными, спуск — крутым и узким. Колесница здесь не проехала бы. Могли пройти только путники друг за другом, их стада, привычные к горам или одинокий осел.
На вершинах холмов стояли стрелки с натянутыми луками, они приветствовали сородичей, но постов не покидали. Нофрет подумала, что, наверное, многих других, спрятавшихся среди камней, она не видит. Мир в этой стране так хрупок, а зеленая трава и вода — дороже золота.
Главным среди старейшин долины был отец Зиппоры жрец Риуэль, встретивший путников с искренней радостью Они разбили лагерь ниже по течению, образовав собственное селение, удвоив и утроив число обитателей долины.
Нофрет поняла, что здесь сердце, дом племени. Кочевники делали все, чтобы сберечь растительность в долине и следовать путями своего бога. Чтобы поклоняться ему в священном месте, апиру ушли к горе, которую называли Хореб. Они вернулись до конца сезона и снова уйдут через год, и это так же постоянно, как луна, и так же диктуется необходимостью.