Огненный столб
Шрифт:
Царская стража пропустила их без задержки и возражений. Нофрет удивилась, хотя удивляться было нечему. Начальником стражи был Хоремхеб.
Жрецов Амона провели прямо к Эхнатону — им не пришлось полдня ждать, прежде чем у него появится желание говорить с ними. Когда они предстали перед царем, Нофрет находилась в зале, и совершенно законно, поскольку ее госпожа тоже сидела на троне. Девушка смотрела прямо перед собой, чтобы не встретиться взглядом с высоким, крепкого сложения человеком, стоявшим среди солдат, — все они были меньше него. Хоремхеб себя не выдаст, тем более
По-видимому, он не узнал ее. Нофрет была одета как царская служанка, а не как рабыня, бесцельно разгуливающая по городу. Волосы ее были туго заплетены, тело скрыто под платьем из тонкого полотна. Она надеялась, что выглядит совсем иначе, чем та острая на язык девчонка, встреченная им в храме Амона.
Царь и царица, судя по всему, не замечали Хоремхеба и не чувствовали опасности, которую он представлял. Они были в своем самом великолепном и самом нечеловеческом обличье: сплошное сияние золота, словно на изображениях богов и богинь. В похожем на пещеру огромном пространстве зала приемов, где эхо металось, словно летучие мыши под крышей, они казались ослепительными, как солнце, и так же мало интересующимися земными глупостями.
Перед ними были и другие гости и просители — долгую череду царских милостей царь расточал охотно, если его посещала такая фантазия. Потом придут и другие, польщенные тем, что на них пал свет присутствия самого царя, а не только царицы.
Посланцы — вернее, посланец, потому что все остальные были просто телохранителями — отдали царю почести в подобающей форме, как жрецы одного бога живому воплощению другого. Они тонко, но ясно дали понять, что подчиняются власти, а не человеку, которому она сейчас принадлежит; богу, чьим живым воплощением он является, но не царю, отвернувшемуся от всех богов, кроме одного, созданного им самим.
Возможно, царь понял то, что они хотели сказать ему без слов, а может быть, и нет. Казалось, он никого не видит. Взор его был устремлен в бесконечное пространство зала, ум где-то блуждал, как и всегда, когда Эхнатон хотя бы ненадолго снисходил до того, чтобы быть царем.
Тонкий голос жреца пробудил его от мечтаний — голос певца, поставленный так, чтобы заполнять огромное пространство храма. Голос был не громок, не пронзителен, но у Нофрет от него заныли зубы.
— О, царь! — произнес жрец. Только титул, никаких изъявлений почтения. — Властелин Двух Царств, восставший против их богов, слушай слово Амона — он вечен, и будет повелителем и Богом, когда даже твои кости превратятся в земную пыль. Вернись на его пути. Оставь свое заблуждение. Служи ему, как служили твои отцы до тебя, или ты испытаешь силу его гнева.
Царь не шевельнулся на своем троне, но все его души спрятались в тело, и мысли тоже. Прозвучала открытая угроза его Богу.
— Если ты не исполнишь своего долга, — продолжал жрец, — Амон проклянет тебя и все твое потомство. Твоя линия умрет раньше тебя. Твое имя будет вырезано из списка имен царей и позабыто.
Глаза Нофрет уловили какое-то движение. Хоремхеб подавал знаки — страже, сообщникам, кто знает?
Никто другой не мог даже пошевельнуться. Голос жреца
Царь сидел недвижимо. Заговорив, он совсем не заикался. Голос был не так богат оттенками и громок, как у жреца, но он говорил ясно, каждое слово падало отдельно, словно каменное. — Кто допустил этого безумца явиться передо мной?
— Так говорит сам Амон, о царь, — продолжал жрец, словно не слыша.
— Уберите его, — приказал царь.
Стражники, стоявшие ближе всех, побледнели и покосились на Хоремхеба. Тот мотнул головой: «Выполняйте!» Они неохотно сдвинулись с мест.
— Нет, — сказал жрец, — нет. Я уйду по собственной воле и по воле моего Бога. Помни, царь. Вернись к Амону, или будешь навеки проклят.
Ропот прокатился по залу. По спине Нофрет пробежал холодок. Проклятие жреца могущественно. Проклятый царь бросал тень на все свое царство, на все земли и людей, на войны и на мир, на сев и урожай.
Царь не выказывал страха ни перед проклятием, ни перед человеком, угрожающим ему.
— Амон для меня ничто. Атон защитит меня.
Он должен был сказать именно это. Но по лицам придворных, сверканию их глаз, неподвижности взглядов, прежде не заметной или не замечаемой, было ясно: они любили своего царя не больше, чем жители города или жрецы.
Царь же не видел ничего, кроме своего Бога. Он поднялся, сжимая посох и плеть. Плеть — бусины из золота и лазурита на золотых шнурах — рассекла воздух.
— Уберите этого человека!
Стража снова смотрела на Хоремхеба, снова спрашивала его разрешения повиноваться своему повелителю и царю. Хоремхеб хмурился, но Нофрет заметила довольный блеск в его глазах. Он немного помедлил отдать приказ, пока царь стоял, трясясь от ярости, а жрец смотрел на него с выражением, напоминавшим сожаление.
Царские стражники окружили жреца. Он оттолкнул их руки.
— Если бы твой бог, — обратился он к царю, — был истинным богом, он бы сейчас уничтожил меня. Я плюю на него. Я посылаю его в нижние царства, где ждет голодный Пожиратель Душ и ненасытный Сет еще не забыл вкус крови Осириса.
— Твой бог лжив, — произнес царь, уже спокойно и холодно, и снова обратился к страже: — Уберите его.
— Нужно было приказать убить его, — сказал Хоремхеб.
После того как жреца увели, царь продолжил аудиенцию. Казалось, он не замечает, что никто не обращает внимания на его слова. У придворных кружилась голова от удара Амона, наконец нанесенного и — или так только говорили — давно ожидавшегося. В Фивах царь оскорбил Амона прямо в лицо, и теперь заплатил за это.
Он сказал бы, что не заплатил ничего. Жрец уязвил его самолюбие, но жреца увели, а царь по-прежнему в Фивах, по-прежнему вершит справедливость в дворцовом зале.
Когда аудиенция закончилась, царь собирался отдохнуть. Но Хоремхеб направился вслед за ним в комнату для отдыха, где его дочь-царица с помощью Нофрет и целой толпы служанок и слуг успокаивала его и растирала благовониями.