Огненный столб
Шрифт:
— Как ты можешь быть таким спокойным? — спросила она.
Большинство знатных вельмож влепили бы ей пощечину за дерзость, но господин Аи отвечал так, как будто она имела право говорить с ним.
— Я служил трем царям. Надо либо быстро научиться невозмутимости, либо покинуть царскую службу.
— Я до сих пор не научилась, — вздохнула Нофрет, — но все еще здесь.
— Да, — сказал он, усмехнувшись, — но ты служишь царице, и весьма необычной, к тому же.
— Конечно. Нормальные царицы не взваливают на себя
— Это право цариц и царей: никого не слушать, если им не хочется.
Его слова прозвучали скорее ехидно, чем печально. Нофрет взглянула на него, сощурившись.
— Дело ведь не только в том, что тебе ее жаль? Мне всегда казалось, что вельможи и господа предпочитают иметь царя, который не занимается делами и ни во что не вмешивается — а не такого, который успевает вникнуть сразу во все.
— Безусловно, — согласился господин Аи. Вероятно, ему нравилось быть прямолинейным, обходясь без придворных уклончивых фраз. — Царь, который ничего не делает, — это приглашение вельможам делать что заблагорассудится. Но у нас уже был царь, отказавшийся не только от царских дел, но и от богов. Теперь у нас есть царь, которому наплевать и на богов, и на царство.
Теперь он смотрел не на нее, а куда-то в пространство над ее головой, высказывая мысли, которые, должно быть, давно созревали в нем.
— Может быть, ты не понимаешь этого, будучи чужеземкой, а если и понимаешь, то не осознаешь до конца. Царь — это больше, чем человек, который носит две короны, посох и плеть и распоряжается в Великом Доме. Царь — и есть Два Царства. Пробуждаясь каждое утро, он посылает солнце на небо. Все, что он делает днем и ночью, воплощает мощь царства.
— У нас был царь, который отверг богов, но полностью посвятил себя непрерывному служению тому, кого он поставил на их место. Его ненавидели за это, но он, несомненно, был царем. Он жил, как подобает царю, и долгие годы исполнял свои обязанности как должно.
— Царь, которого мы имеем теперь, не служит богам — даже единственному богу своего брата — и не служит своему царству. Он считает, что его красоты и телесной силы достаточно, чтобы поддержать нас всех. Но красота вянет, а телесной силы очень легко лишиться. Наш царь слаб и, что еще хуже, он отказывается быть сильным.
Нофрет была очень спокойна. Она не осмелилась сказать, что ей сейчас пришло в голову. Если все, что говорил Аи, правда, то положение Египта еще хуже, чем он думает. Сменхкара — не только слабый царь, он считает себя единственным. Но ведь Эхнатон не умер. Он оставил свою корону и трон, отбросил их, как бесполезные вещи, — такого не совершал ни один царь Египта.
А вдруг он не смог сделать этого полностью? И то, что он жив и лишь притворился, что умер, повредило сердцу Египта — той силе, которая давала ему могущество? Он
Это было бы хорошим концом скверного дела, но ведь Анхесенпаатон сродни обоим царям. Она может оказаться жертвой. И тогда…
Господин Аи ушел прочь, что-то бормоча себе под нос и совсем позабыв про Нофрет. Она была, скорее, рада этому. Рабы, которые слишком много знают, долго не живут.
30
Царица переутомилась до того, что у нее начался жар. Нофрет уложила ее в постель с молчаливой и неизбежной помощью Леа и заставила выпить чашку настоя из трав. Анхесенпаатон скорчила недовольную гримасу, но отпила пару глотков. Щеки ее пылали, глаза были ненакрашены, и она казалась еще моложе, чем на самом деле. Царица легла и притворилась спящей, что Нофрет только приветствовала. Это лучше, чем сидеть и болтать обо всем и ни о чем, задерживая чиновников и советников, которым давно пора отправляться домой по постелям. Царица походила на лошадь, которая слишком долго бежала и все еще пытается бежать, когда ноги уже не держат ее.
Нофрет загасила лампы, все, кроме одной, всегда горевшей у кровати, и села возле своей госпожи. Она привыкла делать так с тех пор, как царь изображал, что умирает, и нередко засыпала, опустив голову на сложенные руки, — частью на полу, а частью на постели своей госпожи.
В эту ночь с другой стороны кровати сидела Леа, словно тень в своих черных одеждах, с черным покрывалом на волосах. Было ясно видно только ее лицо, знакомое и какое-то странное, как будто череп стал заметнее под мягкой морщинистой кожей.
Нофрет хотела спросить ее, почему она здесь, почему именно в эту ночь, в ночь того дня, когда господин Аи так много говорил о том, что Сменхкара — не царь для Египта. Но молчание сковало ее губы. Вес ночи был велик, угнетая ее. Это не был сон; она бодрствовала, но тяжесть овладела всем телом, темнота заволокла ум и душу. Она могла только сидеть, ждать и смотреть, что же случится.
Со времен чумы скорбные стенания стали ужасающе знакомы всем. Каждый умел их распознавать и определять, откуда они доносятся.
Это был скорее дикий вопль, чем обычный плач горя. Он раздался с севера, от дворца царей. Там кто-то умер, или умирал. Крики, плач, стук бегущих ног… Царица, наконец, уснула и ничего не слышала. Нофрет двинулась, чтобы заслонить ее, как будто что-то могло защитить ее от того, что вошло: видимая тьма, воплощенная в служанке-нубийке Таме, которая служила Меритатон с тех пор, как царица была еще ребенком. Узнать ее можно было лишь по росту и черной коже — лицо Тамы было перекошено и кровоточило — она разодрала его ногтями.