Огненный суд
Шрифт:
Меня обуял ужас. Если отец до сих пор был прав, как же тогда быть с этой женщиной, выставлявшей себя напоказ как блудницу, которую он видел в комнате наверху? Женщина с каретой и лошадьми. Женщина, чьи глаза он закрыл в комнате с муравьем.
Комната Громвеля?
Я отворил дверь и поднялся по лестнице. Я не торопился – отчасти потому, что страшился того, что могу увидеть. На первой площадке были две двери напротив друг друга, номера 3 и 4. Я остановился и прислушался.
«Я думал, что найду ее в комнате с муравьем, наверху…»
Я постучался
– Мистер Громвель? – спросил я.
Должно быть, ему послышалось «Кромвель». Или просто он был излишне чувствителен, что было объяснимо, ибо голова Оливера Кромвеля была выставлена напоказ как страшное предупреждение изменникам на двадцатифутовом шпиле Вестминстера.
– Громвель, – сказал он, растягивая слоги. – Гррромвель, начинается с «г». Не имею никакой связи с определенной семьей из Хантингдоншира, именующейся Кромвелями. Гррромвели – старинное семейство из Глостершира. Гррромвель, сэр, как растение.
– Чьи семена используются для обработки камня, сэр? – сказал я, припомнив гербарий, который печатал мой отец.
Брови снова поползли вверх.
– Это правда. Оно к тому же очень красиво. Как говорит Плиний, словно искусный ювелир расположил блестящие белые жемчужины среди листьев. Сэр Томас Браун называет его литоспермоном в своем труде «Вульгарные ошибки».
Я поклонился в знак уважения к такой учености. За спиной мистера Громвеля виднелся стол с грудой книг.
– Простите, что прервал ваши труды. – Я чуть сдвинулся, чтобы лучше разглядеть, что находится слева. Ковра я не увидел. Все, что мне удалось разглядеть, это голые доски и замызганную камышовую циновку. – Меня зовут Марвуд. Я хотел узнать, не навещал ли вас мой покойный отец на прошлой неделе.
Громвель нахмурился, и мне показалось, он впервые обратил внимание на мою траурную одежду.
– Ваш покойный отец?
Над камином висело пыльное зеркало в золоченой раме, видавшей лучшие времена, но ни следа картины – ни скабрезной, ни какой-либо другой.
– Он умер на следующий день после того, как побывал здесь.
– Прискорбно слышать, сэр. – Мистер Громвель не выглядел преуспевающим, но имел манеры джентльмена. – Я был в отъезде. Мои комнаты стояли запертыми.
Он сделал шаг назад. Задел дверь, и она распахнулась, открыв бoльшую часть комнаты. Никакой кушетки, не говоря уж о теле, лежавшем на ней. Ничего из обстановки нельзя было назвать роскошным. Я почувствовал облегчение и одновременно разочарование. Поразительно, как много мой отец запомнил. Как только он попал сюда, его воображение дало волю. Но упорства мне было не занимать.
– Меня ждут дела, – промолвил Громвель с величественным видом. – Желаю вам хорошего дня, сэр.
– Имя Твизден вам говорит о чем-нибудь,
Он покачал головой:
– Простите, сэр, мои труды…
– А инициалы Д. Я.?
Громвель переменился в лице. На мгновение с него слетела его величавость, и он выглядел удивленным. Черты лица заострились, и он помолодел на короткий миг.
– Нет, – сказал он более категорично, чем ранее. – Хорошего вам дня.
И захлопнул передо мной дверь. Я постучался. В ответ услышал, как задвинули засов.
Глава 7
Молодая женщина сидела на галерее и стенографировала. Ее настоящее имя было Кэтрин Ловетт, но она старательно пыталась забыть этот неудобный факт. Теперь она была Джейн Хэксби, служанкой, которая пришла на заседание Пожарного суда в Клиффордс-инн по поручению Саймона Хэксби, своего господина, а также троюродного брата ее отца. Она была опытной служанкой, получившей хорошее воспитание и образование, что в настоящее время приносило ей не много пользы. В ее новой жизни один только мистер Хэксби знал, кто она такая.
Она не собиралась быть служанкой всю жизнь. У нее на коленях лежал блокнот, который она придерживала левой рукой. Раскрытая страница заполнялась ровными рядами карандашных символов, имеющих смысл только для посвященных.
Внизу в зале шло заседание суда. Слушалось последнее из дел, назначенных на сегодня. За круглым столом на небольшом помосте в восточной части зала сидели трое судей. Клерки и приставы сгрудились по одну сторону. Они вели запись слушаний и срывались с места, когда судья кивком подзывал к себе и просил принести книгу, или письмо, или свежее перо. Истец и ответчики со своими представителями стояли непосредственно перед помостом.
В слушании наступила пауза, не дольше пяти секунд, когда никто не говорил, и суд, казалось, перевел дыхание. Ее ум блуждал. Ее карандаш тоже. «Его парик сидит криво, – написала она. – У судьи справа». Потом юрист прочистил горло, и заявления и препирательства возобновились.
Зал был тесным и обшарпанным. Клиффордс-инн нельзя было назвать грандиозным заведением масштаба Темпла, величественного «коллеги» по другую сторону Флит-стрит. Даже в мае воздух в зале был прохладным и сырым. В центре в квадратном очаге дымилась угольная жаровня. Тепло вместе с дымом поднималось к почерневшим стропилам крыши и утекало без пользы через жалюзийную трубу в неблагодарное небо.
Джейн Хэксби сидела в западной части галереи, поодаль от других женщин. Ее блокнот лежал на экземпляре «Тахиграфии» Шелтона. Она самостоятельно училась стенографии, и Пожарный суд предоставлял ей полезную практику. Большинство женщин сбились в кучку в задней части галереи, где судьи не могли видеть их, и переговаривались шепотом. Иногда они поглядывали на нее, их лица были пустыми, а взгляды жесткими. Она знала почему. Она не принадлежала к их сословию, поэтому они заранее испытывали к ней неприязнь.