Огненный суд

Тейлор Эндрю

Филип тронул ее за руку:

– Доктор говорит, что иногда больных мучают сны, когда лихорадка в самом разгаре, и они верят во всякие выдумки. Но, хвала Господу, все позади.

– Мне гораздо лучше, сэр, – сказала она. – Я чувствую себя отдохнувшей.

– Хорошо. В таком случае вы присоединитесь ко мне за ужином?

– Не думаю. Я перекушу здесь.

Джемайма наблюдала за ним, но выражение его лица было непроницаемым. Ее муж был высоким, стройным и смуглым, как сам король. Он не был красив, но обычно ей было приятно смотреть на его лицо, потому

что это было его лицо. Теперь его лицо стало просто набором черт – рядом впадин, выступов, плоскостей, текстур и цветов. Он был незнакомцем.

Знакомый незнакомец. Коварный незнакомец. Самый худший из незнакомцев.

– Тогда завтра, – сказал он, улыбнувшись. – В обед. Кстати, у нас будут гости, пара юристов. Один из них сэр Томас Твизден, судья.

Ей показалось, что он говорит более осмотрительно, чем обычно, чеканя слова, словно придавая им особый смысл. Он сделал паузу, всего на секунду, но она знала, что и это должно что-то означать. Ему было известно, что она не любила, когда к ним в дом кто-то приходил.

Служанки закончили стелить постель. Хестер вышла из комнаты с кипой грязного постельного белья. Мэри осталась прибираться на туалетном столике.

– И еще я пригласил на обед Люциуса Громвеля, – сказал Филип.

Джемайма задержала дыхание, надеясь, что он этого не заметит. Только не Громвель. Не этот ушлый выродок дьявола, будь он трижды проклят. Как они смеют? Она опустила глаза. Она чувствовала, что он смотрит на нее, оценивая, какое впечатление на нее произведет имя Громвеля. Боковым зрением она также отметила, что Мэри перестала переставлять баночки и пузырьки на туалетном столике.

– Было бы мило с твоей стороны, если бы ты села с нами за стол, – продолжил он. – И проследи, чтобы к столу подали что-нибудь приличное. В конце концов, мы ведь должны постараться угодить сэру Томасу. Нам ведь нужно заслужить его расположение, не так ли?

В конце фразы его голос стал резким, и она подняла глаза. «Он хочет, чтобы я слушалась его команд, как охотничья собака».

– Так, сэр, – сказала она.

– Он судья в Пожарном суде, – напомнил ей Филип. – Он рассматривает дело о Драгон-Ярде.

Он улыбнулся и направился к двери. Взялся за щеколду и остановился.

– Кстати, Люциус пишет книгу. Он так увлечен. Книга называется «Природные достопримечательности Глостершира», в ней будет много иллюстраций и карт. Так что печать будет стоить уйму денег. Я пообещал, что оплачу публикацию, он уверяет, что книга принесет мне немалую прибыль, когда издание раскупят. Помимо того, мое имя будет увековечено в памяти потомков. – «Громвель, – подумала она. – Ненавижу его». – Ты ведь помнишь его? Мой давний товарищ по школе и по Оксфорду.

Она кивнула. «Громвель увидит меня завтра и будет знать о моем позоре, – подумала она. – А я увижу его и буду знать, что он знает. Это он все устроил. Ничего этого не случилось бы без него. Громвель, человек, который посмел встать у меня на пути в Клиффордс-инн».

– Эх, бедняга Люциус. – Ее муж приподнял щеколду и рассмеялся, казалось, вполне

искренно. – Сомневаюсь, что он когда-нибудь закончит эту книгу. Он человек одаренный, но никогда ничего не доводит до конца. Он и в школе был таким и ничуть не изменился.

Глава 4

Моего отца на Флит-стрит сбила телега, груженная обломками разрушенного собора Святого Павла. Груз сломал ему позвоночник, и он умер мгновенно. Каким-то чудом его не разорвало пополам.

Инфермари-клоуз заполнили плачущие женщины. Маргарет внушила себе, что повинна в его смерти, поскольку оставила его одного в гостиной, пока готовила обед, полагая, что он уже не способен справиться с замками и задвижками входной двери. Соседские служанки плакали из сочувствия. Пришла прачка забрать белье в стирку и тоже стала плакать, поскольку слезы заразительны, а смерть пугает.

После того как Сэм привез меня домой в наемном экипаже, он отправился на задний двор колоть дрова и колол их так, словно имел дело с врагами. Он разделывался с ними один за другим, без спешки и c удовлетворением.

Что же касается меня, я пошел в комнату отца и сел подле него, как следовало сделать накануне вечером. Он лежал с закрытыми глазами, руки были сложены на груди. Кто-то прикрыл огромную рану простыней и подвязал ему челюсть. Его лицо не пострадало. Иногда покойники выглядят умиротворенно. Но не он.

Молиться я не мог. И я не плакал. Его неодобрение придавило меня своим грузом: я отклонился от праведного пути, предписанного им для меня, и теперь уже ничего нельзя было исправить. Но ничто не шло в сравнение с чувством стыда, которое я испытывал, вспоминая, как вел себя с ним и что чувствовал по отношению к нему в эти последние месяцы, когда он стал беззащитен, как ребенок.

Что-то сместилось внутри меня, подобно тому как землетрясение сотрясает твердую землю и скалы, вызывая наводнения и оставляя разрушения. Мир никогда не будет прежним.

И тут я вспомнил о Кэтрин Ловетт. Это была молодая женщина со странным и независимым складом ума. Во время Пожара я оказал ей услугу, но с тех пор мы не виделись. Она жила в уединении под вымышленным именем. Так уж вышло, что я был с ней рядом, когда умер ее отец, и видел, что она тогда сделала. Она взяла его руку и поднесла к своим губам.

Я взглянул на руку отца. Плоть, кожа и кость. Пальцы узловатые, как корни. Ногти пожелтели и слишком отросли. Смерть сделала его руку незнакомой и неузнаваемой.

Я взял руку и поцеловал. Удивился, какая она тяжелая. Покойники тяжелее, чем живые.

– Я искренне сожалею о вашей утрате, – сказал мистер Уильямсон на следующее утро.

Я поблагодарил его и попросил отпуск, чтобы похоронить отца и привести в порядок его дела.

– Разумеется. – Уильямсон отвернулся и занялся бумагами у себя на столе. – Где вы хотите его упокоить?

– В Банхилл-Филдс, сэр.

Уильямсон крякнул.

– Не на англиканском кладбище?

– Не думаю. Он бы этого не захотел.