Огненный всадник
Шрифт:
Несвиж был также на границе казачьих налетов. На голову неудавшегося поджаничего свалились куда менее приятные хлопоты — укреплять замок, собирать людей, набрать по требованию кузена Януша Радзивилла хоругвь гусар и легкой кавалерии (казаков) и отрядить к нему, закупить солдат.
Кмитич был расстроен, что ни Михал, ни Януш Радзивил-лы так и не приехали, но списал все больше на срочность свадьбы, чем на тревожную обстановку. Ян Шиманский и Ян Янович заменили Михала. Пригласил Самуэль на свадьбу до сих пор сторонящихся его Храповицкого, Вяжевича и Корфа вместе с Обуховичем. «Вяселле сближает людей как ничто», — решил Кмитич и был прав. Враги примирились за чаркой доброго вина. Само вяселле назначили на субботу. У молодой, как и у молодого, вечером — «зборной суботай» — собирались гости. Девчата плели венок для невесты, а ее мать приносила на тарелке веточки мирты. Каждая девушка должна была вплести в венок свою веточку. При этом девчата тихо пели:
Зборная суботка настала, Марыська дзяўчынак сабрала. Дзевачкі, сястрычкі вы мае, Звіце ж вы вяночак для мяне.И вот уже приезжает под звон бубенцов жених к невесте, и поют смоленские девушки:
Звіняць, звіняць звончыкі блізенька, Сядай, сядай дзеванъка нізенька. А хто табе косанъку расчэша, А хто табе сэрданъка пацегиа. Ой, да асыпайся, вішневы сад, Час табе, Ганусенъка, на пасад. Ой, расчэъиуць косанъку дзеванькі, Ой, Пацегиа сэрцайка міленькі. Машуля галовачку прыбярэ, Дый сустрэне госцейкау на дварэ.Маришку выводят к жениху под руки. Кмитич смотрит на невесту, не веря, что все это происходит с ним на самом деле. Перед его глазами всплывала его последняя встреча с Иоанной в день ее свадьбы. Кмитич получил приглашение, но приехал тайно, за стол не пошел. Тем временем люди Ле-щинского доложили своему пану, что Кмитич здесь и жди любых неприятностей, включая похищение невесты. Лещин-ский приказал строго следить за невестой и сообщить, если заявится сам Кмитич. Уж непонятно как, но Иоанна покинула замок, вышла к Пионерскому пруду, где в тени августовского вечера за толстым стволом старого дуба ее ждал Кмитич.
— Дай мне обещание, что женишься на мне, когда овдовею, — говорила Иоанна, глядя на него очами, полными слез.
— Нельзя давать такие обещания, — глаза оршанского князя также наполнились влагой, — на чужом горе свое счастье не построишь.
— Так ведь всякое случается. Сейчас, вон, война с казаками идет. Сколько уже погибло!
— Ну, если Бог так распорядится, то обещаю, — и слезы, не выдержав, побежали по щекам Кмитича. Но тут неожиданно появились гайдуки Лещинского.
— Хлопцы! Трымай яго! — закричал кто-то из них, увидев Кмитича рядом с Иоанной.
«Карпатские русины, — определил по говору Кмитич, — небось и сам Лещинский галицкий русин, выдающий себя за поляка. Чертовы католики!»
— Беги! — крикнула Иоанна, видя, что Кмитич отрешенно стоит, никак не реагируя на появление гайдуков. — Беги ради меня, Самуль! Спасайся! Это охрана мужа! Они не пожалеют тебя, а меня не слушают, как псы, приучены лишь к голосу хозяина!
Кмитич быстро поцеловал Иоанну и бросился вдоль пруда. Но тут же в темноте наткнулся на одного из людей Ле-щинского. Тот с обнаженной саблей набросился на Кмитича. Оршанец выставил вперед свою карабелу, отбивая атаки гайдука. Мозг, как только рука ощутила рукоять сабли, уже работал только на бой. Правда, убивать гайдука желания не было. Сделав еще пару шагов назад и увидев, что гайдук, осмелев, лезет вперед очертя голову, Кмитич сделал «восьмерку» своей карабелой, полоснув гайдука по запястью. Тот вскрикнул, схватившись за порез, и тут же, получив сильный удар плоской стороной сабли по голове, рухнул лицом в траву. Но к оршанскому войту уже бежало четверо новых гайдуков. Кмитич не долго думая бросился в воду, замер, выставив из теплой, словно парное молоко, воды лишь нос и губы, что в темноте нельзя было различить с берега. Полежав так некоторое время и послушав, как его ищут гайдуки, бегая вдоль берега, Кмитич затем вылез в отяжелевшей промокшей одежде и побежал, хлюпая сапогами, к оставленному в зарослях коню…
Увы, ждать, когда овдовеет его возлюбленная, оказалось для него непростым делом. «Этого может и не произойти никогда», — думал Кмитич. А вот теперь и дополнительная преграда — его собственная женитьба.
Маришка тем временем предстала перед женихом сущей красавицей, как икона Божьей Матери. Да и одета, как Богородица: сарафан, полушубочек, на руке шаль повешена, на плечах и на шее за лямками сарафана три плата, бусы висят, цепи светлые, серебряные и янтарные, на руках браслеты, кольца, в ушах чушки серебряные, в перчатках цветных, ибо голыми руками нельзя здороваться даже с женихом. На голове повязка, а поверх повязки венок золотой, из бисеринок. Ма-ришка не моргая пристально глядит на Самуэля с серьезным лицом, всеми силами стараясь не улыбаться. Ну, а жених, пряча грусть и мысли, улыбнулся широко и счастливо, спросил:
— Чья дочь?
Одна из девушек поправила Кмитича:
— Вначале за косу ее дерни.
— Да ладно вам! — махнул смущенно Кмитич, но за косу дернул под бурное оживление нарядной толпы.
— Алексеевна! — ответила Маришка, и Кмитич поцеловал ее в губы, да так, что и отпускать не хотел. Казалось, стоял бы так да целовал эти нежные сахарные уста.
Девушки вновь звонко заголосили песню…
Их обвенчали не в церкви. Злотей, посчитав, что жених и невеста из разных конфессий, настояли на гражданском браке, и венчание прошло в мэрии города. Сей факт несколько смазал праздничное настроение Кмитичу, но оршанский войт решил в итоге на это не обращать внимание. Главное — свадьба.
— Госцейкі дарагія, званыя, нязваныя, блізкія, далекія, благаславіце маладую Марыю ў добрую гадзіну! — обращался пан Злотей к гостям, а те ему отвечали:
— Бог благаславіць!..
К свадьбе в Смоленске подготовились куда лучше, чем к обороне. На праздничном столе было все, чего мог только пожелать самый привередливый шляхтич из самой Вильны. Боноллиус восхищенно цокал языком, пробуя венгерский токай 1611 года урожая с берегов Дуная. Из фарфоровых мисок струился ароматный парок борща и бульона, а в огромных полумисках и блюдах из серебра молодые краснощекие девки разносили говядину с хреном, фляки с имбирем, уток с каперсами, индюшек в миндальной подливке, каплунов с колбасками, тетеревов со свеклой и разную печеную дичь. Все это перемежалось щуками, позолоченными шафраном, карпами в медовой корочке, ершами и ряпушкой, приправленными гвоздикой и цветками муската. Не хватало знаменитого радзивилловского судака, секрет рецепта которого знали несвижские повара — его обещал привезти Михал Радзивилл. Были на столах и деликатесы, которые делали только в Литве: медвежьи лапы с вишневым соком, бобровые хвосты с икрой, лосиные ноздри с мясными тефтелями, печеные ежи с потрохами серны, поджаренные с фисташками кабаньи головы, тушенные в соусе из кореньев. Все это обильно запивалось медом, крамбамбулей, наливками, настойками, тро-янкой и привезенным из Крулевца вином. И даже чаем, который подавали на второй день в молочного цвета фарфоровых чашках. Кмитич много слышал о чае, но пробовал только один раз. Он с недоверием и любопытством заглядывал в чашку, принюхиваясь к жидкости болотного цвета с плавающими кусочками стебельков.
— Это и есть чай? — повернул он лицо к Маришке.
— Так! — рассмеялась невеста. — Мы тут в Смоленске чай пьем. А вы в Орше и Вильне?
— Мы не пьем.
— А что вы пьете?
— Утром кофе, а вечером — кто что пожелает: эль, вино, а если просто жажду утолить, то и воды родниковой или колодезной можно выпить.
Маришка хихикнула:
— Ну, воды колодезной и у нас много! Но к столу ее не подадут.
— А жаль! — улыбнулся Кмитич и покосился на Боноллиу-са, Обуховича и Корфа. Те также воротили от чая носы.