Огненный всадник
Шрифт:
— «Скворцы!» — крикнул приближающийся к воеводе Бо-ноллиус, разглядев в утренней дымке очертания больших пушек. — Эти штучки грозят нам, панове, большими неприятностями, — и он указал на орудия Обуховичу.
— Надо отіфыть по ним огонь! — приказал воевода.
Кое-кто из смолян еще продолжал отстреливаться, ведя огонь по захваченной врагами башне. Со свистом, словно громадный шмель, в сторону башни пролетело ядро. Ба-бах! Ядро угодило прямо в помост, на котором неприятельские канониры устанавливали свои орудия. Помост со страшным треском обвалился, и тут… чудовищный взрыв сотряс утренний Смоленск, поглотив все прочие звуки.
Испуганно вскрикнула Маришка, стоящая на коленях в ночной рубашке перед образами и молящаяся: «Господи Отче наш, иже еси на небеси…» В монастыре бернардинцев с грохотом рухнула на пол из полуразбитой рамы чугунная решетка, подняв с пола облако пыли. Встали на дыбы испуганные кони в стойле. На площади у костела завизжали молодые женщины, перевязывавшие раненых… Яркий столб рыжего огня и черного дыма взметнулся вверх над стеной Смоленска, разметая в стороны людей, груды больших и малых камней, доски, обломки лафетов, клочки мушкетов, бревна и щебень… Словно небеса разверзлись, ниспослав на Землю все имеющиеся в наличии молнии! Это взорвался порох мо-сковитян, наполнив серый утренний воздух пылью, дымом и приторной гарью. Что-то мокро шмякнулось у ботфорта Обуховича. Тот глянул вниз и отпрянул — на земле лежала окровавленная кисть руки… Едкий дым заполонил все пространство, разъедал глаза, мешал дышать. Кто-то кашлял, кто-то кричал, кто-то хохотал, как сумасшедший… Сверху на головы падали искореженные куски металла, фрагменты человеческих тел, камни, щебень, обломки досок… Словно пустая кастрюля, бряцая по смоленской мостовой, покатилась стрелецкая каска с большой дырой…
Минутное замешательство и полное смятение сменилось радостью. Взрыв, словно божественная рука, перечеркнул весь сценарий битвы, переписав его в пользу смолян. С победным криком кинулись горожане на покрытые серыми клочьями дыма стены и то, что осталось от башни. Первым с окровавленной шпагой бежал Боноллиус. За ним устремился подсудок Смоленский Униховский и пан Парчевский, писарь земский. Вся стена и вал были завалены черными и серыми кафтанами убитых, раненых и оглушенных ратников. Какой-то пехотинец в лаптях сидел на стене, обхватив руками окровавленные уши, мыча, словно немой. Среди дымящихся руин башни пьяно шатался, будто разыскивая что-то, стрелецкий сотник в темно-зеленом закопченном кафтане. Его борода была длинной и слипшейся от крови, вместо правой руки болтались багровые ошметки. Он шел с удивленным лицом, не находя своей оторванной конечности вместе с саблей… Боноллиус просто столкнул его сапогом с дороги. Обескураженные и оглушенные московитяне, те, что еще чудом остались на стене, были вмиг поколоты, побиты и сброшены вниз, некоторые прыгали сами, словно кончая жизнь самоубийством. Трупами царских ратников была усеяна вся стена и вал, сколько хватало глаз — более трех тысяч мертвых тел! Здесь конфузия московского войска была полной.
Не меньший натиск вытерпел и Малый вал (Шейн пролом). Здесь черкасская рота тюрок с криком «Урр!» вместе со стрельцами разрушила все преграды, вырубила несколько рядов палисада, оттеснила с нижнего вала немецкую пехоту и уже стала взбираться наверх, где стояли пушки. Но в тот момент, когда защитников уже охватило отчаяние, по напирающим черкасам с тыла с криками налетели смоленские бер-дышники, рубя налево и направо. Эти словно свалившиеся с небес литвины на самом деле прошли тайным ходом с ближайших кватер Униховского. Сам Униховский, облаченный в латы панцирника, возглавлял эту дерзкую вылазку. Какой-то татарин, увидав красный щит и офицера в кольчуге и мисюр-ке, дико закричал:
— Кмитич! Кмитич шайтан! Кызыл шайтан!
Московитяне, посчитав, что вернулся «дьявол Кмитич» с войском, в панике бросились бежать, но оказались зажатыми между валом и бердышниками. Со стен ободренные защитники вновь открыли пальбу, а литвины Униховского ударили своими длинными бердышами. Началась рубка разбегающихся и почти не сопротивляющихся людей, и очень скоро у стены никого не осталось: московитские ратники большей частью устлали своими телами землю, а бердышники, унося убитых и раненых, ретировались обратно в потайной ход, уводя пленных.
Не менее жарко было и на кватере, обороняемой канонирами Кмитича под командованием деда Салея. Но здесь дела шли лучше благодаря именно тем картечницам, что установил Кмитич. Еще одну картечницу, начатую Кмитичем, канониры доделали буквально за день до штурма — колесный ту-фяк: три ствола, установленные на крутящемся колесе. Угол обстрела из этого орудия был необычайно широк, особенно если учесть, что колесо можно было накренять на специальных пружинах. Московитяне здесь не смогли даже установить лестницы — пушкари Кмитича сбивали их плотным огнем своих двенадцатиствольных картечниц и колесным тюфяком. Тем не менее, руки Твардовского все были посечены осколками стены, и парень работал у лафетов пушек с залитыми кровью пальцами. Дед Салей получил пулю в предплечье, но даже не обращал на это внимание.
— Forwards! [18]– кричал невысокий, но юркий шотландец Лермонт своим солдатам, но те лишь медленно пятились, пригибаясь под плотным огнем со стен Смоленска. Пятясь, шотландцы смешались с ратниками Хитрова, ринувшимися вперед прямо под огонь смолян. Кузьма из далекой мерянской костромской деревеньки Пайк также шел здесь, сжимая пищаль в крепких ладонях. «Тят шава, тят сала (Не убей, не укради)», — повторял он про себя слова, что считал священными. Кузьма, меткий охотник, бивший из лука белку в глаз, мог бы легко подстрелить кого-нибудь на смоленской стене, но стрелять в людей считал смертным грехом. Он вообще с ужасом наблюдал за всем, что творилось вокруг него. Смотрел и не понимал, что он делает здесь, в чужом краю, зачем штурмует эти крепкие стены, каких он никогда в жизни не видел… Вот изрядно поредевшие и покошенные пулями, ядрами и картечью колонны ратников Хитрова также отхлынули от стены.
18
Вперед! (англ.)
— Forwards! I say forwards! [19]– размахивал шпагой Лермонт, толкая своих солдат по направлению к стене. Неожиданно он вздрогнул, выронил шпагу и оперся о чью-то крепкую руку. Это оказалась рука мерянского Кузьмы-охотника. Юноша, глядя, что офицер ранен, взвалил его на себя и с легкостью, будто нес куклу, потащил обратно в лагерь подальше от смертоносного свинца. Оттащив Лермонта на безопасное расстояние, Кузьма опустил окровавленного офицера на влажную траву и осмотрел его.
19
Вперед! Говорю вам, вперед! (англ.)
— What’s happened to him? [20]– тут же опустился на колени и шотландский солдат в забавной клетчатой юбке и в таком же клетчатом берете.
Лермонт уже не дышал — картечь пробила ему грудь навылет. Кузьма снял свою шапку, прикрыл ладонью глаза незнакомого офицера и глубоко вздохнул.
— Тят шава, тят шава, — громко повторил он и заплакал…
Едва оправившийся после контузии Тизенгауз вновь чуть не погиб. Его пехота, ведя беспрестанную пальбу, в какой-то момент оказалась практически обезоруженной, потеряв возможность стрелять из-за накалившегося докрасна оружия.
20
Что с ним? (англ.)
— Сабли к бою! — приказал, стиснув зубы, Тизенгауз, понимая, что сейчас придется сойтись врукопашную. — Im Gottes Namen frish drauf! [21]
Защитники обнажили клинки. Но каждый из них понимал, что это конец — можно лишь унести с собой на тот свет пару-другую захватчиков, но… увы, не более. Однако сам Бог спас город. Если бы неприятель решил продлить штурм, он ворвался бы через этот молчаливый вал с обреченными ратниками в крепость, ибо защитники, прекратив стрельбу, совершенно опустили руки, а помочь им было некому. Но московское войско, потрепанное, израненное и истекающее кровью, уже трубило отбой.
21
С именем Бога, смелее вперед! (нем.)