Огненный всадник
Шрифт:
— Нужно сбить их с толку и разделиться, отдельными частями уходить, переправляясь через реку в разных местах, — сказал своим офицерам гетман, — они, естественно, вдарят по главному корпусу, где нахожусь я, но остальные уйдут, а я отобьюсь. «Хороший план, — думал Кмитич, — но очень опасный для самого Януша». Однако хорунжий по-прежнему молчал: распоряжались здесь другие — Януш Радзивилл, Сулима, Юшкевич и даже немец Ганскопф — Кмитич ощущал себя рядовым гайдуком. «Лучше бы я остался в Смоленске, — корил себя хорунжий. — Армия в пять тысяч? Да и то половина венгров и немцев! Неужели в стране нельзя было найти тысяч хотя бы десять литвинских парней?!»
На следующий день гетман в своем серебристом кафтане, подпоясанном красным кушаком, в черном плаще верхом на белом скакуне начал переправляться через Ослинку под Черцами вместе с артиллерией и немецкой пехотой. План Януша сработал полностью — остальные части
— Надо спасать гетмана! — повернул к Юшкевичу свою меховую шапку Кмитич. — Московитов там полтысячи, не меньше. Нашим там сейчас полный гамон будет!
— Все идет, как приказал сам гетман! Мы не можем не подчиняться его приказам! — резко возразил Юшкевич и отвернулся, отгородившись от Кмитича широкой полой своей коричневой шляпы.
У реки кипел бой. Немецкие пикинеры со своими пятиметровыми пиками уже почти все полегли под пулями, саблями и палашами казаков и опытной французской конницы в коротких лазоревых плащах-казакинах, обшитых по краям серебряными галунами. Только пять десятков литвинских кавалеристов окружили гетмана, бросаясь на напирающие четыре сотни всадников неприятеля. И эти пять десятков таяли с каждой минутой. Пример несгибаемости демонстрировал лишь полковник Сулима, сдерживая врагов. Одного казака он проткнул насквозь пикой, и та так и осталась в выпавшем из седла поверженном казаке. Пистолет он разрядил прямо в голову француза. Теперь Сулима так мощно полоснул своим палашом, загораживая подход к гетману, что голова нападавшего казака улетела в сторону, а безголовое тело все еще держалось в седле, словно не понимая, что произошло и куда делось зрение. Даже рука обезглавленного умудрилась поднять саблю, но затем тело рухнуло вниз под копыта коней.
— Руби! — в бешенстве кричал Сулима. Однако рубили и его гусар. Бой катился к концу — концу литвинов. Вокруг Сулимы оставались лишь семеро его подчиненных, отчаянно отбивающихся от наседавших французов. Вот Сулима сошелся с очередным всадником в лазоревом казакине с белеющими спереди и на боках крестами. Полковник очертя голову бросился на него, рубанул, целясь в шею, рубанул еще раз… Сабля Сулимы увязла в длинных бурых волосах неприятеля, ниспадающих из под широкополой шляпы. На концах шевелюры француза красовались большие синие банты. Плечи прикрывали погоны — железные пластины. Сулима остервенело ткнул саблей в горло врага, но его клинок увяз в длинных кудрях и синих бантах француза, как муха в паутине. Полковник стал с силой вытаскивать палаш, как вдруг холодная сталь врезалась в горло пана Сулимы, войдя между нагрудником и подбородком… Француз оказался проворней. «Чертовы волосы», — только и успел подумать гусарский полковник, и… все — нет лихого пана. В этот же момент другой французский всадник выстрелил в белого коня гетмана, открывшегося после падения Сулимы. Выстрелил вначале из одного, потом и из второго пистолета. Конь взвился на дыбы. Гетман скривился, схватившись ладонью за раненую голень. Его конь рухнул на землю. «Все», — подумал гетман, вываливаясь из седла и оказываясь на земле. Опытные кавалеристы всегда пускали в ход пистолеты лишь в ближнем бою: толку стрелять издалека было мало. Вот и сейчас хлопнуло еще пару выстрелов, еще двое гусар пало на землю. Очередной французский всадник также не зря сохранил заряд своего пистолета до последнего момента. Он целился в мелькавший серебристый камзол Радзивилла.
— Plus vite! Leurs commandant est ici! [22] — услышал гетман где-то совсем рядом французскую речь по его душу.
— Tirer sur le commandant de bord! [23] Вокруг Януша сомкнулись шесть охранников — все, кто остался жив. Француз с пистолетом нажал на спусковой крючок. Черной молнией метнулся навстречу выстрелу поручик немецкой пехоты Греффенберг. Пуля угодила ему в бок, но отважный немец продолжал сидеть в седле, закрывая гетмана своим телом. Лишь удар рогатиной заставил поручика свалиться с коня. И вдруг… словно гром прогремел. Еще раз гром. Крики. Французы и казаки стали падать с коней, словно скошенные невидимой косой. Это венгерская рота Юшкевича подоспела к переправе. Третий залп. Потом и четвертый. Солдаты Юшкевича, построившись в пять рядов, палили из длинных мушкетов со ста метров, почти в упор. Пятый залп едва отгремел эхом над молодым ельником, как
22
Скорее! Здесь их командир! (фр.)
23
Стреляйте по их командиру! (фр.)
— T"uz! [24]– лейтенант Бартош, командовавший ротой, бросал короткую команду.
Вновь залп. Шальная пуля попала в круп коня литвинского гусара, раненое животное вздыбилось, гусар выпал из седла. Но главное — с криком валились враги, падали с предсмертным ржаньем их кони, свистели пули в поисках своих жертв. Конница атакующих враз сократилась на треть, испуганно отпрянула, уходя из-под разящих пуль, иные поскакали назад к лесу…
— Aller! Retraite! [25]– слышал гетман понятные французские команды, враз согревшие ему душу, как самая теплая настойка в мире. А он уже успел попрощаться с жизнью.
24
Пли! (венг.)
25
Уходим! Отступаем! (фр.)
Около двадцати ошалевших казаков бросились на венгерскую пехоту.
— Dlj! T"uz! [26]– слышались громкие команды по-венгерски лейтенанта Бартоша.
Залп! Вновь залп! Почти все смельчаки полетели кубарем через головы своих коней. Кому-то пуля вошла в голову, и брызги густой крови обдали его товарища. Тот в ужасе развернул коня, истошно закричав:
— Атамана убили!
Лишь четверо — все, кто остался — развернулись вослед ему и бросились наутек в лес. Кажется, от пуль не было спасения.
26
Заряжай! Пли! (венг.)
Уже готовые умереть, вдруг увидев, как спешно ретируется разбитый враг, четверо полупьяных от боя гусар с забрызганными кровью лицами — один без шлема, другой — раненный в руку, третий — с обломившейся саблей, четвертый — целый, но пеший — замерли, ощетинившись клинками. Кмитич прямо по трупам людей и коней бросился к ним, но гусары не сразу его подпустили, оглушенные боем, понимая лишь, что никого не должны подпускать.
— Я свой! Самуэль Кмитич! Пропустите меня к гетману! — закричал хорунжий. Гусары, поняв, что к чему, расступились. Они уже помогали Кмитичу поднять с земли раненого предводителя и Греффенберга, спасшего жизнь Великому гетману. Подняли с земли и окровавленного Сулиму, все еще сжимающего свою саблю с пучком бурых волос на конце. Теперь все бросились по мосту на другой берег Ослинки вслед ушедшей армии, оставляя врагам пушки, обоз и всех своих павших товарищей.
Трубецкой взирал на бой из седла, стоя на холме, окруженном ельником, наблюдая, как ветер гонит белые клочья последних ружейных залпов вниз по течению речушки, которую он ошибочно считал Шкловкой. Князь угрюмо глядел, как по мосту перебегает последняя группа вражеской армии. В подзорную трубу он хорошо рассмотрел четырех рослых гусар в запыленных шлемах, несущих на скрещенных пиках тучного человека в черном плаще и красно-черной шапке с пером. Рядом бежал человек в коричневом камзоле, поддерживающий за руку гетмана. За ними по мосту в светло-серых зипунах быстро шли пехотинцы, последние ряды которых отступали спиной вперед, выставив свои мушкеты на случай атаки. Отступающие подожгли мост, дым черными клубами начинал скрывать последние ряды литвинов, змеей обвивая переправу, извиваясь над водой и разваливаясь на куски в воздухе. Впрочем, уходящих уже никто не преследовал — казаки грабили брошенный обоз. Посеченная пулями французская конница уходила прочь от заваленного трупами людей и коней берега, увозя своих раненых и убитых товарищей.
— Черт! — князь с силой захлопнул подзорную трубу. — Ушли, шельмы! Опять ушли, мать их!
Урон маленькой армии Литвы был нанесен весьма ощутимый, особенно в командном составе. Погибла почти тысяча человек, погиб храбрый Сулима, погиб польный писарь Великого княжества Литовского Радзиминский, пали немецкие полковники Ганскопф, Путкамер, Оттенхауз… Однако Кми-тичу казалось, что все обошлось куда лучше, чем могло. Ведь мог погибнуть и сам гетман, могла быть разгромлена наголову вся его армия, которую все же удалось сохранить. Но гетман выглядел очень взволнованным. Сидя на скрещенных пиках, он шарил руками по своей свитке.