Огненный всадник
Шрифт:
— Воды! Воды!
Оккупанты пошли на второй приступ. И эта еще более яростная, чем первая, атака была отбита. Московиты потеряли сотню человек. Несмотря на то, что взбешенные упорством защитников и собственными потерями Золотаренко и Хитров приказали пленных не брать, московиты из хитрости стали призывать сдаваться гарнизон замка. Оборонцы отвечали стрельбой из мушкетов.
— Сдаваться?! Чтобы вы нас на кол посадили?! Не дождетесь! — кричали литвинские солдаты.
Кмитич четко дал всем своим ратникам понять, что лично он в плен не собирается.
— Либо отобьемся, — говорил полковник своим подчиненным, — либо умрем. Иного пути нет.
Вно&ь начался артиллерийский обстрел. Тяжелые ядра осадных пушек пробивали в стенах бреши, в которые мог пройти человек. Маленькие ядра пищалей и гаубиц разгромили прекрасную резьбу на фасаде замка и проломили заднюю стену. С севера фортеция была надежно защищена длинной прямой стеной. По ней пуще всего и били орудия Хитрова.
— Наносите туда земли, — распорядился Кмитич, — снаружи и изнутри завалите землей задние комнаты замка…
Из бочек, набитых землей, защитники устанавливали оборонительные заграждения на опасных проходах и углах фор-теции. Правда, работам по укреплению замка сильно мешал непрекращающийся обстрел почти со всех сторон…
День клонился к закату. Багровре солнце, опускаясь все ниже и ниже к горизонту, словно налитый кровью космический глаз, угрюмо взирало на драму старого города. Многое знало о городе это вездесущее око: захват Менска киевским князем Мономахом в 1119 году, осаду московского воеводы Михаила Глинского в 1508 году, пожар 1547 года, две эпидемии 1603 и 1633 годов… Словно насупленная бровь, надвинулось на этот пурпурный глаз солнца длинное лохматое лиловое облако. Кмитич выглядывал в окно, смотрел на багровый закат и с ужасом вспоминал цитату из «Откровения»: «Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем…» Похоже, так все и происходило для несчастного города. Но московитянам все еще не удавалось укротить упрямый Менский замок. Еще две короткие попытки захватить первый этаж были отбиты. Вновь продолжался обстрел стен непокорной фортеции. Смерч свинца выносил оконные рамы, пробивал бреши в стенах, сбивал карнизы, ядра крошили и прошивали стены насквозь, взрывались яркими вспышками огня гранаты… Силы оборонцев таяли. Вот уже затихли литвинские пушки на первом этаже. Оттуда на второй этаж добрался лишь один человек, весь белый от штукатурки, с серым закопченным лицом — полковник Кмитич. Пули и картечь, похоже, не брали его, а все его люди полегли. По тому, как Кмитич кашлял и задыхался, стало понятно, что все внизу погибли если не от ядер, пуль и гранат, то от удушья дымом и пылью. Из-за плотной каши дыма и пыли захватчики и сами долгое время не могли проникнуть в замок, даже в тех местах, которые уже никто не оборонял. Ивашко Жидович приказал отступать к угловой башне замка и сносить туда весь порох. Это оказалось нелегко: многие не могли не то чтобы нести бочонки с порохом, но даже держать мушкеты — пальцы рук людей были опалены огнем фитилей гранат, обожжены железом раскаленных от стрельбы мушкетных стволов, кровоточили от ран из-за рикошета пуль или кирпичных крошек, кому-то отстрелили палец, ибо люди, постоянно стреляя у окон и амбразур, сами представляли из себя хорошие мишени. Из сорока с лишним человек лишь пятеро или шестеро, включая самого Жидовича, избежали ранений.
— Давайте засядем в башне, а если эти варвары ворвутся, то взорвем к чертям собачьим весь порох. Умрем, но умрем, как герои, — говорил Кмитич Жидовичу. Тот соглашался.
— Кто не согласен, может сдаться, — обращался воевода к остальным защитникам крепости, — это будет его выбор, его право. Я дозволяю.
Жидович осмотрел солдат и мушкетеров тяжелым взглядом:
— Но предупреждаю: злые казаки пленных на части разорвут.
Никто из почти полусотни оставшихся человек гарнизона не пожелал сдаваться.
— Раз уміраць, так усім, — произнес угрюмого вида пожилой солдат с пшеничными усами.
— Московиты нас щадить не будут. Это уж точно, — поддержал товарища солдат-татарин.
Тем временем захватчики по приставным лестницам проникли на крышу — топот их сапог слышался на чердаке — и через первый этаж также стали подбираться к засевшим в башне защитникам фортеции. В эту минуту все литвины стояли на коленях и молились, кто по-латински:
Pater noster qui es in caelis, Sanctrticetur nomen Tuum…Кто по-русски:
Иисусе Христе, Сыне Божий, Помилуй меня грешного и защити…Два татарских солдата молились по-мусульмански, бормоча «Бисмилля Рахман Рахим… Аллах Акбар, Аллах Керим…» Кмитич бросил на них сочувственный взгляд: эти двое — все, что осталось от двадцати пяти солдат из минской Татарской слободы, где так часто играл мальчишкой Кмитич с татарскими пацанами. Голова одного из татарских солдат была аккуратно перевязана его товарищем белой материей с красным длинным пятном крови посередине. Эта нечаянно похожая на флаг литовской республики перевязка раненого татарина вдруг резко вдохновила и оживила приунывшего было оршанского полковника. «Как наш флаг!» — подумал он, находя Божью благодать и милость в георгиевских цветах на голове литовского гражданина-мусульманина в красно-зеленом мундире. «Нет, они нас не победят. Бог един для всех, и Он все видит», — процедил Кмитич и решительно подошел к пороху с факелом в руке. «Боже, будь милостив ко мне грешному..» — помолился он.
От взрыва содрогнулся весь замок. С крыши вниз летели московские ратники, падали лестницы. Рухнул пол на чердаке под ногами захватчиков, и человек десять полетело вниз на камни и кирпичи. Вся угловая башня в клубах дыма и пыли рухнула вместе с лестницей, по которой бежали казаки Золотаренко, чтобы расправиться с остатками защитников. Стоящие около фортеции бросились прочь от содрогнувшихся стен замка…
Серый, словно вылепленный из глины, наполовину заваленный битыми и целыми кирпичами, лежал Ивашко Жидо-вич с куском потухшего факела в руке. Его правый ботфорт неестественно торчал из-под обломков. Войт приоткрыл глаза. На темном фоне запыленного и окровавленного лица его светло-серые глаза, казалось, светились.
— Боже, чем же я так прогневил тебя, что и умереть не могу как солдат, со всеми вместе? — простонал Жидович и потерял сознание.
Казаки обнаружили тело еще живого войта в обломках башни и притащили за ноги к Золотаренко. Одна нога литвина, впрочем, была сломана. Золотаренко не разыгрывал благодушия победителя. Он был зол, как сто чертей, и, багровея лицом, в гневе прокричал:
— На кол его посадите! Окатите водой, чтобы очнулся, и на кол! Мне отсюда никаких пленных не надо!
Казаки вылили лоханку воды налицо и грудь войта. Тот очнулся, приоткрыл глаза, улыбнулся, что-то с благодарностью прошептал и вновь уронил голову. Казаки склонились над Жидовичем.
— А че его на кол-то садить? — обернулся один из них к атаману. — Он ведь, того, душу отдал.
— Мертвого посадите! — орал атаман.
— Не по-христиански же это, — бурчал второй казак, — не жид же, не татарин он. Русский литовец. Пусть не православный, но все равно христианин…
— Ты видел, сколько они наших положили на Волыни в 51-м?! — налились кровью карие глаза Золотаренко.
— Так ведь там с ляхами воевали! — сдвинул брови казак.
— С ляхами?! А видел ты, как литвинские гусары не хуже ляхов наших рубили?!
Казаки угрюмо смотрели на своего атамана, явно не горя желанием выполнять его жестокий приказ.
— Это ты, атаман, на Хитрова насмотрелся! — усмехнулся в длинные усы тот, что проверял, жив ли Ивашко Жидович. — Вот там они верно, как бараны, все и делают. А мы все же люди русские, православные, вольные казаки, а над мертвыми христианами грех куражиться. Тем более, — и казак кивнул на тело, — добрый воин этот литвин. Вот кабы он жив был, то посадили бы хоть на кол, хоть на сосну, хотя лучше кнутом забить или голову отсечь.