Огни Алькасара
Шрифт:
Говорить он больше не может. Он и так достаточно сказал.
Нет, это точно: такая история могла произойти только с Саней. Зачем-то потащить с собой на рыбалку всю зарплату, а потом попасться на старый трюк, который знает вся наша бывшая тусовка, кроме него – тут нужно быть не просто неудачником, а талантливым неудачником. Гением среди неудачников.
Саня такой и есть. Его дар – самому себе создавать проблемы, самым изощрённым способом.
– Жень, дай взаймы-ы-ы-ы… – мычит он.
– Сиди здесь, кровосос. Скоро вернусь, – приказываю
Парк находится в самом центре микрорайона Больничный или просто Больнички, рядом с самой больницей. Я выхожу за чугунную ограду парка и иду вдоль другой ограды – проволочно-сеточной, напоминавшей, как и торчащие над ней мрачные серые корпуса больницы, о военной базе или даже тюрьме.
С одной стороны к больнице подступают двухэтажные дома, похожие на бараки. С другой – маленькие частные домики. Смесь рабочего посёлка и деревни. Мрачная, пахнущая гнилым деревом и спиртом.
Из других районов сюда побаиваются соваться. Но я родом отсюда. Даже могу позволить себе прогуляться в старой засаленной косухе, берцах, напульсниках и прочей неформальской атрибутике. Меня знают. Никакая шпана не докопается: сразу признают и отпустят. В худшем случае – стрельнут сотку.
Да что-то не видать никого. Только у одного подъезда трутся двое перезрелых парней с одинаковыми красными одутловатыми физиономиями и в одинаковых спортивных костюмах. Будто близнецы. Да они есть близнецы. Как же их там?.. Братья Дорохины, что ли.
До дома, где живёт Вадим, рукой подать. Крайний справа по улице Медицинской. Слева – больничная ограда.
…А далеко впереди, над крышами жалких домов Больнички возвышаются красно-белые, изящные, идеальные башни Алькасара…
У входа в подъезд на лавочке сидит и курит молодая женщина. Молодая – если судить по фигуре. Мини-юбка не по погоде, сетчатые чулки на длинных ногах, короткая курточка, под которой угадывается крупная грудь. Волосы собраны в два хвостика, как у школьницы. Глаза густо накрашены.
У неё нет зубов. Кажется, вообще ни одного. Рот провален, как у старухи.
Отвратительно. Будто таракан на праздничном торте.
После Алькасара Больничка кажется другой планетой. Я теперь нечасто бываю на этой планете.
Поднимаюсь на второй этаж. Дверь квартиры приоткрыта – значит, Вадим дома.
И правда: сидит в прокуренной кухне напротив входной двери со злополучным наганом в руке. На столе перед хозяином – целый космодром бутылок, словно ракет, нацеленных в потолок. Сам Вадим, судя по всему, ещё не улетел. Хотя в его случае трудно делать выводы: мутный толстяк. То добрый, то вредный, то проводит время в безделье и пьянстве, то вдруг берётся за ум и начинает зарабатывать приличные деньги. Даже когда-то женат был на очень симпатичной, стройной девушке, которая мне нравилась. Говорят, сбежала от него, потому что он её по пьяни отколотил. Или она его. В общем, непредсказуемый тип.
А лицо у него всегда одинаковое, серьёзное и слегка раздражённое, трезвый или нет, в хорошем ли он настроении или дурном, смотрит ли фильм или сидит с удочкой на берегу озера.
– Женька… – шепелявит Вадим. Вот и всё приветствие.
– Опять людей на бабки разводишь? – добродушно интересуюсь я.
– Развожу. «Оставлять простакам их деньги безнравственно», – кто так говорил? Рокфеллер? – Вадим откидывает барабан нагана, вытаскивает один патрон.
– Не помню.
– Вот и я не помню, – хозяин прижимает наган барабана к предплечью, чтобы с силой крутануть.
– А всё-таки денежки придётся вернуть, – мягко говорю я.
Вадим молча дожидается, пока барабан остановится. Встряхивает оружие в руке – легонько, но заметно. Приставляет к виску и нажимает на спуск.
Раздаётся громкий щелчок. Я даже не вздрагиваю: видели мы это представление уж раз двадцать.
Вадим кивает сам себе:
– Пусто. А почему?
– Потому что барабан нагана вращается свободно, в отличие от большинства других револьверов. В хорошо смазанном нагане под действием силы тяжести пустое гнездо для патрона окажется сверху… – отбарабаниваю я, как школьник у доски.
– Молодчина! Садись, наливай.
Сажусь рядом, но не наливаю.
– Ведь что интересно, Женя… – Вадим наводит наган на люстру, прищуривается. Детская шепелявость не добавляет ему обаяния – скорее, наоборот. – Это наган образца 1895 года… То есть, его придумали сто двадцать пять лет назад. Что такое сто двадцать пять лет? Это гигантский срок. Полторы человеческих жизни. Но! Этот наган всё ещё годится на то, чтобы из него человека грохнуть. И меня, и тебя. И даже мента.
– Копа, – поправляю я. – Деньги на бочку, Вадь.
– А если не отдам?
– Тогда солью инфу участковому, что у тебя хранится неучтённый ствол.
– Не просто ствол – раритет!
– …В идеальном рабочем состоянии. Сам сказал – можно мента грохнуть. Так и скажу: планировал расправу над сотрудниками полиции. Помогу повысить раскрываемость.
Вадим внимательно смотрит мне в глаза со своим обычным раздражённым и слегка презрительным выражением лица и молчит.
Возникшая пауза может означать что угодно. Он рассердится, закричит, изругает по-всякому. Или бросит деньги в лицо и молча укажет на дверь. Или просто укажет на дверь. Или начнёт отшучиваться до последнего. А то и бутылку об голову разобьёт – в студенческие годы Вадим это сделал с одним собутыльником. Отделался условным сроком.
– Бери, бери, – как ни в чём не бывало говорит Вадим и кладёт на стол жиденькую пачку 500-рублёвок. – Я бы и сам отдал. Я ж так, проучить его хотел. Потому что нельзя быть таким дятлом. Просто вредно. Может, хоть чему-то научится.
– Наш-то Саня? Вряд ли. Если уж супруга до сих пор не научила, – я пересчитываю деньги. – Шесть тысяч – это всё?
– Тысячу – мне, за представление. И за урок. Не смотри на меня так, я всё равно уже потратил. Дядьку помянуть.
– А что с ним? – сообразив, что глупый вопрос, поправляюсь: – Давно умер?