Огонь блаженной Серафимы
Шрифт:
— Все просто. Убить меня запросто они не могут, и не потому, что я силы какой-то необычайной, а от того, что тайны их черные дела требуют. Это мы с тобою, в центре бури, весь масштаб происходящего видеть можем, а наружу ничего не просачивается. Навам в столице жить запрещено, одним своим существованием они законы нарушают. Если оступятся, против них и войска поднимут, наше величество не поморщится. В ситуации, когда их государство с нашим замириться пытается, шум навам ни к чему.
— Вот именно. — Князь покачнулся и нетрезво икнул. — Никакого шума и строжайшая тайна. А потом: ба-бах! Много шума!
Он поставил на стол бутылку вина, в которой оставалось на донышке:
— И никто ничего мне противопоставить не может. В столице из чародеев — только хрено… — он опять икнул, — хироманты да лавочники. Потому что кого-то заковали, — князь развел в стороны руки, — а прочие по чудесным островам бегают, с мелкими демонами сражаются.
Кошкин потянулся к бутылке, но Мамаев попросил:
— Вы бы на хмельное не налегали, ваше сиятельство, сомлеете еще, а Серафиму придушит.
— Болван! — радостно сообщил князь. — Маленький берендийский болванчик. Нешто я эдакой бабенки по глупости лишусь? Она же це-энная, она же мне супругой будет последней, хозяйкой станет.
— В каком таком смысле? — воскликнула я с испугом. — В вашем гнезде хозяйки нету?
— Теперь будет! Ты, милочка, не бойся. Хозяйкой быть хорошо, только и надо, дома сидеть и деток рожать. В принципе, вы, бабы берендийские, для этого и предназначены. А тебе вообще свезло, у тебя не один муж будет, а…
Тело князя содрогнулось, кажется, он собирался блевать. Нет, ковер в моей спальне после огненного круга Эльдара все одно не спасти, но это было уж слишком.
— Не здесь! — закричала я и вытолкала нава за дверь.
— Что это было? — спросил Эльдар.
— Пьяница он, — вздохнула я. — Уж не знаю, личный это его порок или вместе с телом князя Кошкина полученный, но просыхает сей субъект редко.
— Я не о том. Хозяйка?
— Мамаев! Я тебе про ос зачем рассказывала? Хозяйка, матка, королева, как ни назови, женская особь, предназначенная к деторождению. Ты на свиту Князеву посмотри. Он — типичный трутень, фальшивая Маняша — солдат, Сухов — тоже, наверное, трутень… Стой! — Я возбужденно схватила чародея за плечи. — Что он про большой шум болтал?
Эльдар помотал головой:
— Ба-бах?
— Они изгнанники, и гнездо их разоренное, их вообще в рамках ничего не держит. Они в столице обретались только ради прибыли, а теперь ты всю их шайку-лейку к лешему разогнал арестованиями, инкогнито надолго не сохранить, потому что господин канцлер блаженную сновидицу князю на шею подсадил. Что делать? Уходить, громко хлопнув дверью напоследок.
Мамаев качнул головой, но как-то с усилием.
— Что? — испугалась я.
— Кажется, букашечка, меня сейчас самым возмутительным образом калечат.
Он дернулся, закатил глаза, охнул.
— Не волнуйтесь, Серафима Карповна. — Вошедший Сухов был трезв и корректен. — Мы не причиним господину чародею вреда сверх необходимого. Извольте проследовать за мной. Оба.
Пара гусар с оловянными глазами подхватили Эльдара за плечи, адъютант сдернул с его шеи оберег и аккуратно положил на стол. Я с преувеличенной медлительностью достала из комода ридикюль, бросила в него гребень, помаду, носовой платок, аффирмацию князя Кошкина. Сообщила спокойно:
— Я готова.
По рассветным столичным улицам нас провезли в закрытой карете. Нянька сидела с нами, придерживая на коленях ларец со своей драгоценной сферой.
— Наталья Наумовна жива? — самым светским тоном осведомилась я.
— Да что ей сделается? — скривилась нянька. — Жива, здорова, предвкушает, когда ее в резиденцию доставят да обмен телами произведут. Будь моя воля, я бы…
Когда карета остановилась, Мамаев сжав мою руку, шепнул:
— Меня на твоих глазах пытать будут, букашечка, так ты крепись, мне не впервой.
— Тоже мне, вестник, — ответила я на пожатие.
Нас вывели наружу, не у парадного, у черного хода, провели через двор. Всю дорогу я ругалась вполголоса:
— Не дал бы на себя этот артефакт нацепить, ничего бы не было. Теперь о тебе еще заботиться прикажете?
Эльдар не отвечал, его сызнова корежило, он брел, едва переставляя ноги, и, кажется, говорить не мог.
Ступеньки оказались столь крутыми, что мне пришлось опереться на руку адъютанта. Мы спустились в классическое подземелье, в котором, я уверена, неплохо смотрелась бы закованная полонянка в обществе томного Ника Беса. Но нынче роль полонянки досталась чародею.
— Ну что за дикость, господа? — воскликнула я, наблюдая, как Мамаева приковывают к стене.
— Приказ хозяина, — ответил оловянноглазый гусар. — При всем почтении, барышня.
— И что теперь? — обратилась я к Сухову.
— Располагайтесь. — Он повел рукой в сторону дощатых нар у противоположной стены, накрытых медвежьей шкурой.
Ощутив давление на горле, я послушно села, куда было велено.
— Дело в следующем. — Адъютант отодвинул шкуру и вытащил на свет стальные браслеты на длинной цепочке. — Ваши кандалы, вмурованные в стену, не позволят вам приблизиться к господину Мамаеву. — Он защелкнул браслеты. — Поэтому вам следует немедленно заснуть и попытаться спасти его сквозь складки тонкого мира.
— Вам именно для этого я понадобилась? Чтоб гнездо ваше таким путем увести?
— Ваш ум, Серафима Карповна, восхищает меня не менее прочих достоинств. — Сухов потянул носом, будто собака обнюхала. — И я непременно выражу свои восторги самым приятным образом, когда вы станете нашей хозяйкой. — Распрямившись, он подошел к сопровождающим. — Саблю.
Один из гусар вытащил из ножен оружие. Я закричала, а адъютант отвел руку с саблей и полоснул Эльдара поперек живота.
— Поторопитесь, Серафима Карповна, — сказал Сухов, вытирая клинок об одежду обмякшего чародея. — Сей молодой человек истечет кровью еще до полудня.