Огонь! Бомбардир из будущего
Шрифт:
– Не трогал бы ты меня, был бы жив и здоров. Лечить я тебя не буду. Сам потихоньку сдохнешь, хозяину ты такой не нужен, как бы он с тебя сам шкуру не снял, зачем ему лишний рот? Здоровым и сильным ты уже никогда не будешь, – это я уже давил на психику.
Как кнутом стегать беззащитных рабов – так он герой, пусть полежит, прочувствует ситуацию. Я посидел для порядка часик-другой. Чего торопиться – хозяин уже спит, ни одного окна не светится, только во дворе горит факел. Конечно, завтра же хозяин поставит нового надсмотрщика, свято место пусто не бывает, но, может быть, хоть не такого паскудного. Я сидел у топчана Мбаты, в голову лезли мысли о моей дальнейшей судьбе. Жить-то здесь я смогу, но быть рабом?! Освободиться выкупом вряд ли получится, что-то за прошедшие полгода я не слышал, чтобы Петр выкупил или обменял кого-то из пленных.
Утром я с некоторой опаской шел к Сайрулле, но никакого беспокойства в доме не было. Ну, заболел раб – так и хозяин заболеть может. Нужный, конечно, раб, но и другие на его место найдутся. Нашелся – старый, кривой и злобный татарин Ахмед. Рабом он не был, на шее ошейника не было, но перед Сайруллой сгибался в три погибели. Раньше в доме я его не видел. Как выяснилось в дальнейшем – дальний и очень бедный родственник Сайруллы, которого тот вытащил из аула. Когда возникла нужда. Был он недалек, хитер и злобен, но меня не трогал.
После случая с Мбатой внезапно я стал много оперировать. До этого хозяин как-то не пытался брать хирургических больных – так, по мелочи – гнойник вскрыть, небольшую рану ушить. Но где-то через месяц после моей разборки с Мбатой ночью прибежал слуга-татарчонок:
– Быстро вставай, хозяин зовет.
Пришлось по-армейски быстро одеться и поспешить к хозяину. Тот с удрученным видом стоял возле лежащей на постели женщины:
– Моя любимая младшая жена заболела, думаю, серьезно. Помогай.
Я вымыл руки, осмотрел пациентку. Понятно, внематочная беременность с разрывом маточной трубы.
– Срочно оперировать, иначе умрет.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Давайте побольше света – светильники, зеркала. Еще чистые простыни, мои инструменты, хлебное вино, настойку опия.
Сайрулла при упоминании о хлебном вине передернулся, как истый мусульманин. Но выбирать не приходилось, тем более вино не пить.
Я обрабатывал водкой операционное поле, дал выпить пациентке опиумную настойку. Пока она не начала действовать, как мог объяснил Сайрулле, что я буду делать при операции и в чем он будет мне ассистировать. Видимо, его роль не очень ему нравилась, но деваться было некуда. Сделал широкий надлобковый разрез, стал ушивать сосуды, добрался до брюшной полости. Кровищи полно. Эх, электроотсос бы сюда, придется сушить салфетками. Когда подсушили полость, стала видна кровоточащая маточная труба. Пережал ее с обеих сторон зажимами. Показал Сайрулле, в чем причины и как выглядит это наяву. Вид у Сайруллы был бледноватый, но ничего, держался, хоть крючки держал. Плохо, что свет скудный, а из опия наркоз неважный, как хирурги говорят – живот дует, то есть мышцы не расслабляются. Подвел под трубу шелковые нити, перевязал, отсек разрыв трубы. По возможности осушил салфеткой полость от крови и послойно ушил. Перевязал и присел в изнеможении. Все-таки оперировать такие серьезные вещи при плохом освещении, дрянном инструменте, почти никаком наркозе и отсутствии лекарств – это что-то. Вымотался. Вымыл руки, наказал служанке следить за повязкой и пошел в свой сарай. С утра никто меня не будил, когда ушли невольники на работу, я даже не слышал. Время было где-то к полудню. Умылся, пожевал вареного риса с фруктами и лепешкой и пошел к пациентке. Состояние было неважным, но стабильным. Конечно, кровопотеря велика и наркоз неважный – все-таки болевой шок имел место быть. Пульс частит – около сотни, на лбу испарина. Но держится девочка, держится. Давай, у тебя еще вся жизнь впереди. Осмотрел и сменил повязку, чуть подмокло, но терпимо. В день по нескольку раз я навещал больную. Сайрулла ко мне не подходил, сам принимал пациентов. Через неделю Гюльнара – так звали жену Сайруллы – уже сидела, еще через неделю почти была здорова. Мой авторитет в глазах Сайруллы вырос безмерно.
– А не пора ли нам брать хирургических больных? Никто с тобой не может во всем Бахчисарае, да что там Бахчисарае, ни в ханстве, ни в Высокой Порте сравниться, делать то, что сделал ты.
– Брать больных можно, но надо сделать комнату, где оперировать, с хорошим светом и инструментами, моих не хватает.
– Скажи, что надо, и мне привезут лучшие инструменты из Порты, Генуи, Парижа.
Я продиктовал и даже нарисовал ему, что мне было необходимо. Писать по-татарски или по-арабски я не умел.
Сайрулла заказал знакомым купцам инструменты, а сам стал готовить по моим указаниям комнату. Сделали подобие операционного стола, отдельно столик для инструментов. Чтобы не удивлять продавцов на рынке поисками хлебного вина, сделали с помощью раба-кузнеца самогонный аппарат, и теперь один из рабов постоянно занимался изготовлением самогона – замачивал зерно, добавлял сахар, перегонял, сливал в бутыли. Зато теперь я не зависел от нехватки спирта. Самогон был хорош, градусов семьдесят, горел синим пламенем. Правда, пах противно, да и пился так же. За хлопотами пролетело два месяца, купцы доставили Сайрулле заказанный мной инструмент, операционная была готова.
Первый плановый больной с грыжей был уже готов, тянуть не стали, прооперировали сразу. Первый блин не вышел комом. Вообще удивительное дело – в Средние века на людях все заживало, как на собаках. А разобраться – антибиотиков нет, стерильных условий для операции нет, какое там кварцевание операционной или палат. Мы обходились проглаживанием простыней для операционной раскаленным утюгом и обработкой рук и операционного поля самогоном. И очень редко получали осложнения в виде нагноений. Здоровы были люди, кто рождался хилым – умирал в детстве, остальные если и умирали, в основном от ранений и травм или острых заболеваний – вроде аппендицита или той же внематочной беременности. Сравнение здоровья людей разных времен было не в пользу современности. Даже зрение до почтенного возраста было приличным, да и то сказать – телевизоров не было, книги читали только редкие мудрецы или ученые, газет не было. Глаза портить было нечем.
Дальше уже у Сайруллы шло по накатанной дороге, он выискивал больных – но это на первых порах, со временем они искали его уже сами, слухи быстро расходятся, тем более по современным меркам город не так уж и велик, я полагаю, около ста тысяч.
После осмотра я оперировал. Сайрулла лишь считал деньги да обеспечивал техническую сторону. За сложные операции я не брался – выхаживать серьезных послеоперационных больных – непросто и хлопотно. Хозяин мой настолько увлекся амбулаторным приемом и отбором больных, что оперировал я один, привлекая Сайруллу в редких случаях для ассистирования.
В один из осенних дней на осмотр пришел венецианский мореплаватель, купец и владелец корабля – Винченцо Сальгори. У него был застарелый, часто кровящий геморрой. Лечился почти во всех портах, куда заходило его судно, но без толку. От кого-то прослышал обо мне и решил приехать. Корабль его с товаром стоял в Судаке, до Бахчисарая он добирался с попутным караваном. Я взялся за его лечение, прооперировал через несколько дней. Поскольку он нуждался в перевязках, Сайрулла ежедневно отпускал меня на постоялый двор, где временно расположился Винченцо. Поскольку пациент платил хорошо, причем золотыми солидами, то никаких препятствий не было. В один из дней, закончив перевязку и помыв руки, я присел передохнуть в комнате пациента. Винченцо завел разговор.
– Ты очень хороший хирург! Откуда ты?
– Русский я, из Москвы, с войском Петровым ходил на Азов, попал в плен, сейчас в невольниках у Сайруллы.
– Не надоело тебе быть рабом?
Я грустно посмотрел на Винченцо, хмыкнул.
– С твоими руками в просвещенной Европе ты бы мог прославить свое имя и неплохо заработать.
– Как мне вырваться отсюда, если на шее ошейник, из города не выпускают, денег на дорогу нет.
– В благодарность за твое лечение я помогу тебе, только продумаю план. Если хочешь, живи в моем родном городе – Венеции, я дам денег на открытие своего дела, правда, в рост, проценты невелики. Впрочем, пока об этом говорить рано. В принципе ты согласен?