Огонь, мерцающий в сосуде
Шрифт:
– Знаешь, я, наверное, скоро уеду, – услышала я голос Генриетты и вздрогнула от неожиданности.
– Надолго? – спросила испуганно.
– Не знаю...
– Но ты ведь вернешься?
Она вздохнула и покачала головой:
– Иногда мне кажется, если я уеду, все будет по-другому. Хотя и сомневаюсь, что где-то есть место для меня.
Она вроде бы хотела еще что-то сказать, но замолчала.
– Пожалуйста, не уезжай... – попросила я, чувствуя, что сейчас разревусь от жалости к себе. Часы на башне, мимо которых мы проходили, отбивали время, а я
Она обняла меня и поцеловала в висок, как делала всегда при нашем расставании, и я побежала к парковке, где стояла моя машина, обернулась и увидела, как Генриетта, запахнув на груди свой белый шарф, смотрит мне вслед. А я почувствовала укол в сердце, и кто-то будто шепнул: «Ты видишь ее в последний раз».
Надо было вернуться, взять ее за руку, устроиться на скамейке в тихой аллее или за столиком в каком-нибудь кафе и спросить: куда и почему она хочет уехать, отчего столько горечи в ее словах и в ее взгляде? Но через полчаса я должна быть дома. И я, махнув ей рукой на прощание, ускорила шаги.
Вечером, когда Бессонов сидел в гостиной возле телевизора, я осторожно наблюдала за ним, все больше и больше убеждаясь в правоте собственной догадки. Он не считал нужным притворяться, что гибель Бориса произвела хоть какое-то впечатление, и привычного течения нашей жизни она не нарушила. Временные неудобства в виде надоедливых следователей, но и их он препоручит своим адвокатам. «Я должна все рассказать», – думала я в страхе, и наутро в кабинете следователя мысленно повторяла это все снова и снова, уже зная, что ничего не сообщу о своих подозрениях.
Следователь был терпелив, но смотрел на меня с недоумением.
– Получается, о делах брата, как и о его личной жизни, вам, в сущности, ничего не известно? – к концу второго часа устало произнес он. – Вы редко виделись?
Я пожала плечами:
– Он заезжал пару раз в неделю.
– А вы навещали его?
– Нет.
– Борис Петрович много работал, – вмешался адвокат, который настоял, что будет присутствовать при беседе. – Молодой мужчина, свободный от каких-либо обязательств... Вечера он предпочитал проводить вне дома. Обращаю ваше внимание на существенную разницу в возрасте, а также на то, что Инна Петровна состоит в браке... У каждого из них была своя жизнь, неудивительно, что госпожа Бессонова мало осведомлена о делах брата.
– Понятно, – вздохнул следователь. – И никаких предположений, кто мог желать его смерти?
– Разумеется, никаких, – посуровел адвокат.
– Какие отношения были у него с вашим мужем? – Адвокат недовольно нахмурился, а я ответила:
– Он очень его уважал. – «И боялся», – мысленно добавила я.
– Они когда-нибудь ссорились?
Я попыталась представить, как Борис «ссорится» с Бессоновым... следователь и адвокат вытаращили на меня глаза, а я поняла, что смеюсь.
– Извините, – сказала поспешно. – Они отлично ладили. Брат очень уважал Александра Юрьевича. Он многим ему обязан. Зная их отношения, сама мысль о возможной ссоре представляется нелепой.
– Вот как? – Следователь заподозрил в моих словах иронию, которой и в помине не было, повертел в руках авторучку, вздохнул и произнес: – Что ж, спасибо за помощь... – Своей иронии он не скрывал.
В день похорон брата я не виделась с Генриеттой. В десять утра мы с мужем были в зале прощания. Держа меня за локоть, Бессонов окинул равнодушным взглядом собравшихся. Проститься с братом пришли человек двадцать, в основном мужчины. Почти всех я видела впервые. К нам приблизились несколько человек – выразить соболезнование, я что-то отвечала, а Бессонов кивал с таким видом, точно имел дело с надоедливыми просителями. Алла в черном кружевном платье стояла в нескольких шагах от меня, стискивая в руках свечу, которые всем раздал священник. Девушка словно не замечала меня и старательно отводила взгляд от Бессонова.
Воздух казался спертым, я боялась, что упаду в обморок, подошла к гробу на негнущихся ногах. Лицо брата, отрешенное, чужое, вызвало странные чувства: удивление, боль, а еще любопытство: как это – вдруг не быть? Я вслушивалась в слова священника, наблюдая за пламенем свечи, Алла громко всхлипнула и ухватилась рукой за гроб.
– Прощайтесь, – сказал священник.
Алла зарыдала, закрывая лицо ладонями, а я поцеловала брата и сделала шаг назад. Бессонов наклонился к нему, и мне на миг показалось, что муж улыбается.
Сразу после кладбища поехали в ресторан, но на поминках мы с мужем пробыли недолго. Подозреваю, все вздохнули с облегчением, когда мы покинули зал.
– Завтра мне надо быть в Москве, – сказал Бессонов, садясь в машину. – Поедешь со мной.
«Похороны брата лишь незначительный эпизод, – мысленно усмехнулась я. – Завтра он о Борисе уже забудет». А вечером, глядя в огромное кухонное окно, я думала, что опять не увижу Генриетту. Два дня, три? Вошел муж, посмотрел недовольно.
– Отправляйся спать.
Я поднялась и покорно пошла в спальню. Но уснуть не могла. Таращилась в темноту, боясь пошевелиться, и глотала слезы. А потом услышала, что звонит мой мобильный. Телефон лежал в холле на тумбочке. Только один человек мог мне звонить. Я выскользнула из постели с бешено бьющимся сердцем. Если муж проснется... В темноте я не видела его лица, но он не шевельнулся, дышал ровно. Аккуратно прикрыв за собой дверь, я бросилась в холл. Мобильный замолчал где-то на полдороге. Я схватила его, нажала кнопку вызова и услышала голос Генриетты:
– Инна, прости, что звоню так поздно.
– Ерунда, я так рада тебя слышать. Мы не виделись сегодня...
– Я хотела попрощаться с тобой, – сказала она каким-то чужим голосом. – Не могла не попрощаться... Ты единственный близкий мне человек. Вспоминай меня иногда...
– Ты уезжаешь? – заволновалась я.
– Нет, – ответила она после паузы, показавшейся мне мучительно долгой.
– Тогда в чем дело?
– Я больше не могу, Инна. Все бессмысленно. Я больше не могу...
– Что ты говоришь? Где ты?