Огонь наших сердец
Шрифт:
– Не заберёт, – обрубил Игнатьич. – Нет никакого Мамукана.
– Как это? Что значит «нет»?
– Сгорел Мамукан, все двадцать три подворья, часовня, продуктовый ларёк – всё сгорело, – спокойно ответил старший. – Несколько труб торчат, да обгоревшие трупы животных – всё, что осталось от твоего Мамукана.
– Люди? Люди тоже… – проблеял побледневший парень, который так и не смог выговорить «сгорели» или «погибли».
– Людей эвакуировали, жертвы есть, двое мужчин и женщина. Пропавшие без вести числятся. Больше ничего не знаю, прости, – он хлопнул по плечу застывшего парня и двинулся в сторону палаток.
Пашка
Он должен был отдыхать, выскулил у начальства два выходных в самую горячую пору. Примчался домой, к Ленке, пообещав, что не отойдёт от неё ни на шаг, не выпустит из постели, залюбит до чёрных точек в глазах… В итоге это же начальство в пять утра, не успел Паша слезть с благоверной, приказало немедля явиться в расположение части.
На всё про всё – два часа. Одним словом, от щедрот отвели времени лишь на короткий поцелуй в прихожей. И острое понимание, что этот облом ему Лена уже не простит. Оставалась робкая надежда, что пронесёт, как все разы до этого. Подуется, наорёт, демонстративно уйдёт к маме с папой, хлопнув дверью, а потом сменит гнев на милость – вернётся. Потому что семья, потому что любовь…
Семья, любовь… просрал, похоже, Пашка и любовь свою, и семью, пока леса спасал. Герой, из жопы ноги.
Экстренно собрали сборную бригаду из таких же «отпускников» и кинули в самое пекло. Опыта у всех хватало, потому не церемонились. Придёт зима, отсидятся ценные кадры в тепле, на диване, рядом с юбками жён, а пока – в огонь, в самые жернова.
Две недели они были в соседнем районе, в компании других бригад. Организованно, общими силами побороли огонь. Пересохший лес продолжил тлеть, торфяники не давали расслабиться местным ребятам, однако, помощь сторонних бригад стала не так актуальна. В других же районах полыхало не на шутку. Будто магма вырвалась из-под земной коры и сжигала всё на своём пути, кроме, пожалуй, широких сибирских рек. Однако огонь и их легко перепрыгивал, взмахнув рукавами верховых пожаров.
Отправили сюда, клятвенно пообещав, что через пару дней, максимум четыре, пришлют за ними вертолёт. И ведь отправили, исполнили всё, как обещали, вот только в тот же час лётчик-наблюдатель доложил, что большой огонь движется в сторону Мамукана.
Все силы стянули туда, в помощь МЧС, несколько же бригад, которые в деревню не успевали, сорвали с мест и отправили на новую точку – останавливать пламя, которое того и гляди обрушится на охраняемый квадрат, а там до несколько деревушек и села на тысячу душ – рукой подать для большого огня.
Пришлось, перебарывая усталость и недовольство, тащиться, выполнять долг. Амгалан хмурился, говорил, что теперь-то жена его точно из дома выгонит. Устала, говорит, терпеть. Конечно, в их местах другой работы нет. В авиалесоохране стабильная зарплата, для их местности большая. Они и ребятишек в школу собирают без сильного напряга, и технику бытовую покупают, и родителям престарелым помогают, даже в город выезжают несколько раз в год – на аттракционы возят малых,
Но и жену понять можно, в деревне летом самый труд. Посади, собери, скотине на зиму корм заготовь, и всё без мужских рук – тяжко.
– Погоди, – одобрительно похлопал по плечу подчинённого Игнатьич. – Поворчит-поворчит, на следующий год сама отправит на работу.
– Отправит, – соглашался Амгалан, довольно улыбаясь.
Пашка молчал, не рассказывал о своей семье ничего. Впрочем, рассказывай – не рассказывай, а шила в мешке не утаишь, только слепой или дурной не знал, что происходит… Типичная, в общем-то, ситуация.
Кто-то из жён, как супруга Амгалана, соглашался на такую вот, собачью службу и жизнь супруга, потому что выхода другого нет, жить на что-то надо. Кто-то искренне не страдал от долгого отсутствия мужа дома, жил своими заботами, делами. Зимой радуясь, что милый рядом, летом – не печалясь, но таких женщин было мало, очень мало. Многим же становилась поперёк горла служба мужей, их долгое отсутствие, вечный страх потери, к которому, наверное, привыкнуть невозможно.
Мать Паши была из второй категории, за всё детство и позже, во взрослой жизни, он не помнил, чтобы родители ругались из-за службы отца, чтобы вообще ругались. Вот он и думал, что так у всех, что жена будет спокойно сносить одиночество, страх остаться вдовой в молодом возрасте, а оказалось всё иначе. Ленка – точно из третьей категории. Она не желала мириться с нынешним положением, а он не хотел уступить ей, просто не мог…
И, похоже, профукал свою семейную жизнь. Любовь Ленкину профукал. А может, и не было её никогда, любви этой?
– Эта жена сдохла. Слезь, – сказал как-то Игнатьич.
Грубо сказал, ухо резануло, только правдой от этого быть не перестало. Сдохла любовь. Слезь!
Пашка уселся у пепелища костра, не в силах читать лекцию о правилах безопасности. Идиоты малолетние, прутся в лес, а потом он горит, полыхает, принося не только убытки стране, но и горе… Огромное человеческое неизмеримое горе.
– Так, катер за вами не пришлют, – собрал вокруг себя отдыхающую, притихшую молодёжь Игнатьич.
– Почему это? – выскочила вперёд малявка лет двенадцати, которая, не успела бригада подойти, тут же сообщила, что зовут её Алёна.
Судя по количеству слов в секунду, Алёнку звать не нужно, она сама приходит и вываливает информацию, независимо от того, хотят её слушать или не слишком.
– Потому что у МЧС сейчас нет свободных катеров, – отрезал Игнатьич.
Дома у него, помимо сына, было двое вот таких же, вертлявых девчонок-погодок, которые точно так же трещали без умолку и изображали затычку в каждой бочке.
– Вертолёт пришлют, вывезут, не беспокойтесь товарищи отдыхающие, – продолжил старший, произнеся «товарищи отдыхающие» таким тоном, что только Алёнка и не поняла, что над ними издевались. – Позже сообщат точное время прилёта.
– А примерно? – выпучил глаза толстяк в ярко-красной футболке.
– Примерно – завтра. Раньше никак.
– Это нечестно! – взвизгнула та, что стояла рядом с девушкой в белом купальнике.
Паша время от времени бросал на полуголую взгляды, успев оценить все видимые и скрытые от глаз достоинства, а что не увидел – точно нафантазировал. Не был бы женат… впрочем, и тогда бы не стал бы подкатывать.