Шрифт:
СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ
Огонь под пеплом
Дело "сибирской бригады"
Поиски уголовных дел. заведенных ЧК - ОГПУ - НКВД на крестьянских поэтов, близких Есенину и есенинскому окружению, вывели меня к самому младшему наследнику есенинской традиции - Павлу Васильеву, и тут неожиданно на столе появилось дело № 577559, или так называемое "Дело Сибирской бригады".
В марте - апреле 1932 года в ближнем Подмосковье - в Кунцеве, Салтыковке, Тайнинке - были арестованы шестеро молодых русских писателей: Николай Анов, Евгений Забелин, Леонид Мартынов, Сергей Марков, Павел Васильев и Лев Черноморцев. Все ордера были подписаны шефом тайной полиции Генрихом Ягодой, что уже свидетельствует о значительности проведенной акции. Это, пожалуй, было одно из самых крупных коллективных писательских дел задолго до 1937
Обвинение у всех стандартное: "изобличается в том, что состоял в контрреволюционной группировке литераторов "Сибиряки", писал контрреволюционные произведения и декламировал их как среди группы, так и среди знакомых".
По отношению ко всем до суда избрана одна и та же мера пресечения: "Содержание под стражей во внутреннем изоляторе".
Им в то время было по 25-27 лет. Старшему - Николаю Анову - 37, младшему - Павлу Васильеву - 21 год. У всех конфискованы при аресте рукописи, переписка, записные книжки, просто книги, пишущие машинки.
Прежде чем начать публикацию документов, протоколов допросов, стихотворений и писем, обнаруженных в делах, я позволю себе небольшое мемуарное отступление.
Троих поэтов из "Сибирской бригады" года** я знал лично - Леонида Мартынова, Сергея Маркова и Льва Черноморцева.
______________
** Так напечатано.- Ю. Ш.
И, однако, странное дело! Все они жили в Москве, но в разговорах со мной ни один из них (а у Мартынова я бывал довольно часто) не рассказал и не вспомнил о делах давно минувших дней - о Николае Анове, о Евгении Забелине, о культе Колчака, которым они жили, о своих ссылках на русский Север и в Среднюю Азию. И, как мне кажется, даже друг о друге они, подельники, не любили вспоминать. Может быть, они знали, кто и что говорил друг о друге на допросах и что писали они в показаниях? Но кроме них, сегодня уже ушедших из жизни, никто не имеет права делать какие-нибудь выводы или заключения о предательстве, о наговорах, о желании облегчить свою участь. Да и впрямую подобных выводов из документов сделать-то нельзя... Остается мне только вспомнить, что за Львом Черноморцевым - маленьким, худеньким старичком-подростком, с глубоко впавшими щеками и глазницами, тянулась какая-то дурная слава, но нам в то время было неинтересно, что там у них произошло в допотопные времена. Помнится только, что поэты старшего поколения - Смеляков, Поделков, Яшин - сторонились этого человека, и каким-то образом их отношение к нему передавалось нам. Помню, как-то при выходе из ЦДЛ он, пьяненький, догнал меня, схватил за рукав, глядя в глаза, что-то пытался рассказать о своей судьбе, но я со смутной брезгливостью сам не знаю почему прервал его исповедь и, спасаясь от неприятных откровенностей, вот-вот готовых излиться из его впалого рта, вскочил в первую попавшуюся машину, оставив маленькую фигурку одну на ночной пустынной площади Восстания. Сейчас я жалею об этом по разным причинам.
Благополучнее всех сложилась из этой бригады судьба Леонида Мартынова. Он в конце пятидесятых годов стал известным поэтом после сборника "Лукоморье", еще через несколько лет был удостоен Государственной премии, молодые поэты набивались к нему на разговоры, изредка он принимал их у себя дома среди коллекций книг, камней, причудливых корневищ. Хорошо помню его жену Нину Анатольевну, которую, как потом я узнал, Леонид Мартынов нашел в ссылке на вологодской земле. О чем мы только не разговаривали с ним - о пятнах на Солнце, о метафизике древнего Египта, о терроре Французской революции,- и ни разу он не вспомнил о своих лишениях, о "памирцах", "сибиряках", Вологде, Средней Азии. Лишь из строчки одного из лучших его стихотворений - "Тишина" можно было кое о чем догадываться: "ОГПУ - наш вдумчивый биограф".
Да. Листаешь дело и видишь - действительно, вдумчивый. Читаю протоколы допросов Мартынова, и многое, непонятное
Читая размышления Леонида Мартынова о судьбах Сибири, о ее возможной самостоятельности, о развитии на ее просторах мощного русского предпринимательства, можно только подивиться тому, что эти мысли 60-летней давности столь популярны ныне в умах и деяниях нынешних сибиряков.
Надо сказать, что в конце 20-х годов все эти поэты встретились в Новосибирске, где называли себя "памирцами". Но идеологическое давление со стороны партийных и партийно-литературных кругов вытеснило их из Новосибирска, они вскоре переехали в Москву и сплотились в столице в "Сибирскую бригаду".
I
Из протокола допроса Леонида Мартынова. 17.3. 1932 г.
"Возродилась наша антисоветская группа осенью 1931 г. На собраниях этой группы я был несколько раз, знаю, что и без меня собирались, так как я часто бывал в отъездах. На собраниях этой группы мы обсуждали произведения членов нашей группы, а также обсуждали ряд политических вопросов и читали советские и контрреволюционные стихи (не для печати). В частности, я читал стихи о Колчаке, о колчаковском поэте Маслове, а также читал стихи Маслова. Привожу отдельные четверостишия из этих произведений.
КОЛЧАКУ
Померк багровый свет заката,
громада туч росла вдали,
когда воздушные фрегаты **
______________
* * Отсюда Л. Мартынов и взял название книги своих мемуаров, изданных в 1974 г.
над этим городом прошли.
Их паруса поникли в штиле,
не трепетали вымпела:
"Друзья, откуда вы приплыли,
какая буря привела?"
И через рупор отвечали
таинственные моряки:
"О потонувшем адмирале
не зря вещали старики".
Я помню рейд республиканца:
"Колчак, сдавай оружье нам!"
Но адмирал спешит на шканцы
оружье подарить волнам.
И море страшно голубое,
жить, умереть - не все ль одно!
Лети, оружье золотое,
лети, блестящее, на дно.
Дальше речь идет о приезде Колчака в Сибирь. Его борьба и гибель в снежном море.
Марков читал в группе свои стихи "Адмирал Колчак". Припоминаю отдельные строфы...
Читал также Забелин о Колчаке, но его стихов я не запомнил.
С весны 1931 года наша группа переместилась в общество краеведов.
Записано с моих слов верно и мною прочитано.
Л. Мартынов".
Из протокола допроса от 4.4.1932 года
"Основным и определяющим в моем мировоззрении - это анархоиндивидуализм. Идеальным типом человека, моим героем был сильный человек, представитель той породы "засухо" и "морозоустойчивых" людей, о которых я говорил в своих предыдущих показаниях и прообраз которого дан в моих произведениях. Естественно поэтому, что основным мотивом моего творчества было оромантизирование сильной, руководимой в своих действиях индивидуальными мотивами личности, где бы я ее ни находил. Идя по этой линии, я неизбежно приходил к романтизированию такого вредного - в особенности в настоящий период - социального типа, как летуна, при анализе образа которого я выпячивал глубоко индивидуальные мотивы, оправдывающие их антиобщественные действия. В основе этих мотивов я усматривал протест раскрепощающейся личности против векового рабства.