Огонь под пеплом
Шрифт:
Ах, дорогой Густав! Если бы я могла макать перо в свою горечь, буквы были бы чернее! Взять хотя бы этот сейм, который открывали с такой торжественностью: можно ли выдумать что-то более нелепое и ничтожное? Вместо радения об интересах нации – постыдное искательство и корыстолюбие; только крестьянское сословие еще помнило о вещах действительно важных, ходатайствуя, например, о праве пользоваться по-прежнему шведским языком во всех официальных бумагах, прошениях и судебных делах. Дворяне же и даже духовенство наперебой стремились захватить себе как можно больше привилегий, доходных мест и разных выгод, обобрав при этом других. Только теперь у меня раскрылись глаза, я вижу, почему мы оказались в столь незавидном положении, иначе и быть не могло!
Увидав, что кнут уже не нужен, царь припрятал его на время и щедрой рукой раздает отравленные пряники: в Або учредили правительственный совет, в Петербурге – некую комиссию для непонятных целей,
Простите, любезный брат, если я доставила Вам новые огорчения. У Вас хватает своих забот, Вы ждете от нас ободрения и поддержки, а я вместо этого сею уныние. Вот видите, как мало проку от моих писем! Но, ради бога, не лишайте нас своих, мы ждем их с нетерпением, какое может сравниться лишь с нетерпением царя Итаки, завидевшего родные берега после десятилетних скитаний!
Надеюсь, что Вы пребываете в добром здравии; мы ежедневно молимся вместе с Vater, прося Всевышнего сохранить Вас и уберечь от ран и болезней. Господи, сжалься над Швецией! Мысленно прижимаю Вас к сердцу, милый Густав, и целую Вас так нежно, как позволительно только любящей сестре.
Шарлотта
PS: Агнета Р. Вам кланяется, просит не забывать ее и по возможности написать ей хоть несколько строк, вложив в письмо для нас. Она тоже молится о Вас.
3
В центре комнаты стоял бильярдный стол с потертым зеленым сукном, но дожидавшиеся аудиенции были не в настроении развлекать себя игрой. Игнаций Потоцкий сидел на стуле, закинув ногу на ногу, Тадеуш Матушевич разглядывал картину «Первое вручение ордена Св. Стефана», Миколай Брониковский смотрел в окно. В этот час западное крыло Шёнбруннского замка находилось в тени; приятная прохлада овевала лицо, взгляд бродил по геометрическим узорам клумб, птичий щебет заглушал тревожные мысли.
Две недели назад князя Юзефа Понятовского восторженно встречали в Кракове, оставленном австрийцами; Кельце тоже был в руках поляков, как и Сандомир, а вот Лемберг пришлось оставить, чтобы не распылять свои силы. Весть о разгроме австрийцев при Ваграме воодушевила князя чрезвычайно; войска Домбровского и Сокольницкого соединились с корпусами Понятовского и Зайончека, чтобы взять армию эрцгерцога Карла в клещи и уничтожить, но тут прискакал курьер с сообщением о перемирии, подписанном в Цнайме двенадцатого июля. Мир сейчас, когда до победы оставался всего один шаг и Западная Галиция могла снова стать польской?.. Генерал Брониковский сам дрался при Ваграме и был поражен не меньше прочих внезапным прекращением войны. Конечно, он ничего не смыслит в большой политике, его дело – сражаться, а не критиковать действия императора, и всё же он был обескуражен. В Шёнбрунне шли парады и смотры; Удино, Мармона и Макдональда произвели в маршалы Империи, Наполеон раздавал генералам и чиновникам доходные поместья в Ганновере, Брониковскому же поручили сформировать Второй Вислинский легион из… австрийских пленных. Мыслимо ли, чтобы австрийцы пошли отвоевывать для Польши земли, которые сами у нее и отняли? Все знают, что войска Великого герцогства Варшавского сражаются вместе с французской армией, преследуя единственную цель – возрождение Отчизны. Сил мало, самые лучшие гибнут первыми; в начале кампании князю Понятовскому даже пришлось оставить Варшаву, чтобы сохранить армию, он смог освободить столицу лишь через сорок дней, и тогда дамы сняли траур, который носили всё это время… Приезд в Вену Потоцкого и Матушевича чрезвычайно обрадовал генерала: ему объявили, что он включен в депутацию от Галиции к императору французов; всё наконец-то разъяснится! Депутаты передали
Напольные часы в углу пробили одиннадцать; белые с позолотой двери раскрылись.
Наполеон стоял, заложив правую руку за борт жилета; Дюрок сделал несколько шагов навстречу депутатам и шепотом предупредил Потоцкого, что император не желает слушать приготовленную им речь. В лице опытного политика не дрогнул ни один мускул, хотя Брониковский был уверен, что старик удивлен и встревожен. Гофмаршал представил посетителей, как полагалось по протоколу, все трое поклонились.
– Которой дорогой вы ехали сюда? – спросил император. – Долгим ли было путешествие? Что за правительство вас направило?
– Мы прибыли через Брюнн, из Галиции, – отвечал Потоцкий. – Новое правительство, учрежденное князем Понятовским, уполномочило нас сложить к подножию трона вашего величества свидетельства нашей покорности, умоляя при этом принять нас под ваше высокое покровительство.
Бонапарт переменил позу, сложив руки на груди.
– Я очень рад вашей верности; я вижу в ней доказательство вашего желания стать тем, чем вы были прежде. Я глубоко уважаю поляков, они все храбрецы, но чем выше возносится человек, тем больше умаляется его свобода: надобно применяться к событиям и обстоятельствам. Чего вы хотите от меня?
Матушевич обменялся удивленным взглядом с Брониковским: неужели непонятно?
– Я не подбивал вас на восстание, не брал с вас никаких обязательств и сам вам ничего не обещал. – Своими фразами Наполеон кромсал прекрасные надежды. – В Варшаву я вступил победителем, тем полякам я мог и должен был помочь, но повернись дело иначе…
«Я бросил бы их на произвол судьбы», – договорил за него Брониковский. Ему стало жарко, во рту пересохло и сильно хотелось пить.
– Не стану отрицать: у Франции нет и никогда не было лучших союзников, чем Швеция, Персия, Польша и Турция, но Польша – это та статья, на которой обрываются все переговоры с Россией, – продолжал Бонапарт, поясняя свои слова жестами. – Россия прекрасно понимает, что уязвима только со стороны Польши; теперь, когда Швеция уступила ей Финляндию, с севера Петербург защищен. Не моя вина в том, что в седьмом году Швецией правил безумец: я вынужден был разделить свои силы и отправить двадцать тысяч штыков в Штральзунд, где эти одержимые хотели высадить десант вместе с англичанами. Если бы эти двадцать тысяч были у меня при Фридланде, я перешел бы Неман и восстановил бы Польшу, хотя Австрия и была способна помешать этим планам, держа в Галиции наготове сто тридцать тысяч солдат. Однако восстановление Польши не так невыгодно для Австрии, как для России. Будь я русским императором, я ни за что не согласился бы ни на малейшее увеличение Варшавского герцогства, наоборот, я сражался бы с ним год, два, десять – сколько потребуется, чтобы уничтожить его. При этом я не могу не признать, что Россия много помогла мне в эту кампанию.
– Помогла? – вырвалось одновременно у Потоцкого и Матушевича.
Корпус князя Голицына практически бездействовал и нарочно продвигался вперед очень медленно, из-за этого Сандомир пришлось отбивать у австрийцев дважды, а осада Кракова затянулась так надолго…
– Вы возразите мне, что они не сражались так, как вы. – Наполеон заложил руки за спину, сделал несколько шагов, потом резко повернулся к депутатам. – Да, но почему? Потому что они должны были соединиться с вами – с вами, их природным врагом. Будь на вашем месте французы, русские были бы уже здесь: им нет дела до того, что Австрия обескровлена, лишь бы Польша не приложила к этому руку. Увидев же, что вы сражаетесь одни, без французов, они прекрасно поняли, что вы стремитесь к приращению своих земель, а на это Россия не может смотреть спокойно. Но и Франция не может ввязаться в войну ради вас, ибо для этого ей придется послать к вам на помощь сто тысяч, даже сто пятьдесят тысяч солдат – десяти тысяч вам будет мало.
– Но ваше величество! – взмолился Потоцкий. Наполеон остановил его, выставив вперед ладонь.
– Я знаю, что восстановить Польшу – значит вернуть равновесие в Европу, но этого невозможно сделать без войны с Россией, – отчеканил он. – Россию же можно будет принудить к этому, лишь полностью уничтожив ее армию.
Депутаты сокрушенно молчали, не зная, что на это возразить. Император заговорил снова:
– Князь Понятовский допустил оплошность, овладев Галицией не от моего имени. Русские никогда не вторглись бы в земли, охраняемые моими орлами. Провозглашать везде имя саксонского короля [2] – значит навлечь на этого государя новую войну – не как с союзником Франции, а один на один, между ним и Россией.
2
Саксонский король Фридрих Август был также великим герцогом Варшавским.