Огонь подобный солнцу
Шрифт:
Он взглянул на себя в зеркало. «Я не ощущаю глубины каждой прожитой секунды жизни. В этом причина моих неудач. Вот поэтому я и умер, это мне и нужно изменить». Грубоватые черты его загорелого лица обострились, тонкие губы большого рта потрескались, неоднократно перебитый нос резко выделялся под сузившимися голубыми глазами с покрасневшими белками, темные волнистые волосы, спутавшись, слиплись от грязи и пота, рыжеватая борода росла по-юношески неравномерно. «Ты далеко не красавец, приятель», – сказал как-то Пол.
– Зато я белый.
– Да, – усмехнулся
На полке над изогнутым ледорубом лежал футбольный мяч, свиная кожа залоснилась от времени, шнуровка задубела от пота и бесчисленных ударов. Мяч привычно лег в руку, как бы став ее продолжением, знакомое ощущение шнуровки под пальцами. «Я помню, – словно обращаясь к Полу, сказал он, – когда одного лишь прикосновения к нему было достаточно, чтобы вызвать у меня чувство умиротворения». Он взял бритву Пола и, согрев на кухне воды, побрился. Выпил еще чаю, который принесла Ким, и поставил чашку в раковину.
– Пошли.
– Куда?
– В какой-нибудь пустой сад. Нужно немного поспать. Я так устал, что ничего не соображаю.
– Прости, Сэм, я была не в себе… Ты убил человека – это ужасно.
Он подошел к ней.
– Я бы еще тысячу раз убил его за то, что он сделал. Единственное, о чем я сожалею, что вынужден убегать и не могу открыто встретить их. Что сейчас я совсем не надеюсь, что мне кто-нибудь поверит. Дашь мне одеяло и спички?
Она принесла из спальни одеяло и коробок спичек с прыгающим тигром на этикетке. Он начал было рассказывать ей про леопарда, но умолк, подумав о Поле.
Ее губы снова задрожали.
– Я могу разминуться с ним, поэтому не буду рисковать. – Она попыталась изобразить улыбку. – Меня-то ведь никто не тронет.
– У нас есть запасной вариант на случай, если он опоздает, или же я не смогу дольше оставаться в Катманду. Бар Le Serpent d'Etoiles в Париже. Где мы обычно бывали.
– До меня.
– Если что-нибудь не так, встретимся там.
– Что-нибудь? – она потрясла головой. – Да ты спятил, Сэм. Уже все не так.
– Ты бы поспала, – он изобразил нечто похожее на улыбку. – Чтобы завтра ты смогла блистать красноречием перед своими грязнулями.
– Они чище меня, Сэм.
– Прости, я не хотел. – Он убрал волосы, прилипшие от слез к ее щеке. – Просто кажется, что все человеческие усилия напрасны…
– Они голодают; те, которые выживают, постоянно хотят есть. Их родители умирают, едва дожив до сорока. И все же они счастливее нас. Я вижу это по их глазам. Они благодарны только за благо жить.
– Это Божий дар, который мы растаптываем. – Он взял ее руку и, обняв за плечо, прижал к груди. Пламя лампы, качнувшись от легкого дуновения, выпрямилось. Где-то вдалеке от голода завыла собака.
Глава 5
Он развернул грубое колючее одеяло и сел, почесываясь от клопиных укусов. Серый прохладный воздух казался едким от дыма очагов и резкого запаха испражнений. «Добро пожаловать в экзотический Катманду», – пробормотал он, вспомнив самоанский пляж, темнокожую девушку в белом бикини с белой
Металлическое бряканье индийской мелодии жалобно доносилось из какого-то далекого радио, кудахтали куры, горестно кричал осел. У его изголовья лежала каменная глыба с высеченной на ней змеей, заглатывающей свой хвост. Вспомнив двухшаговую змею, он содрогнулся. «Я должен быть благодарен за то, что имею. За то, что мне не суждено было умереть там».
Пожелтевшие сандаловые листья плавали на поверхности грязной мелкой лужи; с ее дна вверх тянулись усики водорослей. По краю лужи муравьи проложили дорожку; он перешагнул через нее и посмотрел, как в пролетах между приземистыми хижинами и покосившимися стенами, наполняясь зарей, окрашивался туман. Прокричал петух. Услышав звон велосипеда на улочке за стеной, он быстро спрятался.
Свернув одеяло и засунув его между стеной и стволами магнолий, он стал затягивать шнурки на кроссовках Пола. Один шнурок лопнул, и ему пришлось перешнуровать. Забравшись на стену, он спрыгнул в проулок.
Мимо с лязганьем проехал рикша – в вязаной шапочке, тощий, тяжело дыша и шлепая мокрыми ногами по дороге, он тащил толстого неварца. Маленькая голая девочка присела на корточки, рядом нервно кружили собаки. Едва она встала, собаки бросились к желтоватой кучке, сбив ее с ног. Девочка поднялась и пошла, даже не заплакав.
Между осевшими хижинами женщины, одетые в тонкие сари, возились у очагов, от их закопченных, во вмятинах горшков распространялись запахи чатни, кэрри, чечевицы и чая. Туман скрывал дальние очертания и звуки, заглушая его собственные шаги. В этом мутном свете Катманду походил скорее на бескрайнюю деревню, чем на город. Его извилистые улочки, разветвляясь, то словно уводили из города, неожиданно открывая сельский ландшафт, то, развернувшись, возвращались обратно.
Сквозь завешенную шкурой дверь он нырнул в задымленную хижину. С балок свисали синеватые куски мяса и ломкие стебли трав. Смуглая приземистая женщина гремела горшками у низенькой печки.
– Намаете, даджу, – приветствовала она.
– Намаете, сестренка.
Двое мужчин в кожаных жилетах, не взглянув на него, продолжали пить чай, сидя за столом у незажженного очага. Другие столб! были свободны, с них только что слетели потревоженные его приходом мухи.
– Так ты был в Гималаях, даджу?
– Да, две недели.
– А где твои друзья?
– Они там остались, я вернусь к ним.
– Жена чернокожего часто сюда приходит.
– Что у тебя сегодня, сестренка? Она улыбнулась, обнажая золотой зуб.
– Есть бейси, яйца, рис и даже козлятина, но она недельной давности.
– А кофе?
– Тоже есть.
Прислонившись спиной к шероховатой стене, он смотрел, как грубое стекло единственного в хижине оконца, преломляя свет, придавало силуэтам прохожих неузнаваемые формы и цвета. Она принесла ему толстые куски бейси, буйволиное мясо в соусе кэрри с шалфеем, рис, чашку горячей воды, банку растворимого кофе и ржавую ложку.