Огонь (сборник)
Шрифт:
– Черт подери!
– орет солдат, весь поглощенный своим делом. Осторожней! Тут камень! Сломаете колымагу!
Он делает резкое движение, опять толкает Барка и на этот раз набрасывается на него:
– Ты чего стал на дороге, чурбан?
– Да ты пьян, что ли?
– отвечает Барк.
– "Чего стал на дороге?" Ишь выдумал! Помолчи! Вшивый!
– Сторонись!
– кричит еще кто-то, ведя людей, согнувшихся под тяжелой ношей.
Больше негде стоять. Мы везде мешаем. Нас отовсюду гонят. Мы идем вперед, расступаемся, пятимся.
–
– Да знаем, знаем. Хватит!
– Вот разбушевалась кобыла в конюшне на колесах, - замечает Паради. Это, наверно, теща жеребца.
– Бьюсь об заклад, это кобыла лекаря; ветеринар сказал, что это телка, которая скоро станет коровой!
– А ловко все это устроено, что и говорить!
– с восхищением воскликнул Ламюз; но его оттерла толпа артиллеристов, которые несли ящики.
– Правильно, - соглашается Мартро, - чтобы перевезти весь этот скарб, надо быть смышленым и не зевать... Эй ты, смотри, куда лапы ставишь, чертова требуха!
– Ну и перевозка! Даже когда я с семьей переезжал в Маркуси, и то хлопот было меньше. Правда, я тоже не дурак.
Все замолкают; в тишине опять раздается голос Кокона:
– Чтобы видеть погрузку всей французской армии, находящейся на позициях, - я уже не говорю о тыле, где еще вдвое больше людей и учреждений, вроде лазаретов (они стоили девять миллионов и эвакуируют семь тысяч больных в день), - чтобы видеть такую погрузку в поезда по шестидесяти вагонов, отправляемых один за другим через каждые четверть часа, потребуется сорок дней и сорок ночей.
– А-а!
– восклицают все.
Но это слишком величественно для их воображения; эти цифры им уже надоели. Солдаты зевают, и среди этого столпотворения, среди беготни, криков, молний, отсветов и дымов они смотрят слезящимися глазами, как вдали, на вспыхивающем горизонте, проходит чудовищный бронепоезд.
VIII
ОТПУСК
Прежде чем двинуться вперед по дороге, ведущей через поля к окопам, Эдор присел у колодца. Он был бледен; вместо усов у него торчали только жалкие пучки волос. Обхватив руками колено, он поднял голову, посвистел и во весь рот зевнул.
От опушки леса, где стояли телеги и кони, как в цыганском таборе, шел к колодцу обозный солдат с двумя брезентовыми ведрами, которые плясали при каждом его движении. Он остановился перед этим сонным безоружным пехотинцем и взглянул на его туго набитый мешок.
– В отпуск ходил?
– Да, возвращаюсь из отпуска, - ответил Эдор.
– Ну, старина, тебе можно позавидовать: шесть дней погулял!
– сказал обозный солдат и пошел дальше.
Но вот еще четыре человека идут вниз по дороге тяжелым, неторопливым шагом; от грязи их сапоги превратились в карикатуры на сапоги. Заметив Эдора, они останавливаются, как один человек.
– А-а, вот и Эдор! Эй, Эдор! Эй, старина, значит, вернулся! восклицают они, бросаются к нему и протягивают
– Здорово, ребята!
– отвечает Эдор.
– Ну, что? Как? Хорошо провел отпуск?
– Да, - отвечает Эдор.
– Неплохо.
– Мы ходили в наряд за вином и малость нагрузились; пойдем с нами, а?
Они гуськом спускаются по откосу и, взявшись под руки, идут по полю, усыпанному мокрой известкой, которая под их ногами хлюпает, как тесто, замешиваемое в квашне.
– Значит, повидал женку? Ты ведь только ради этого и жил, только о ней и говорил; стоило тебе рот открыть, и пошло: "Мариетта, Мариетта".
Бледный Эдор нахмурился.
– Видеть-то я ее видел, но только один разок. Никак нельзя было по-другому. Не повезло: что ни говори, а это так.
– Как же это случилось?
– Как? Знаешь, мы живем в Вилле-л'Аббе; в этом поселке всего четыре домика, ни больше, ни меньше; он стоит по обе стороны дороги. Один из домов и есть наш кабачок; Мариетта его содержит, или, верней, опять содержит, с тех пор как его больше не осыпают снаряды и "чемоданы".
И вот перед моим отпуском она попросила разрешение на въезд в Мон-Сент-Элуа, где живут мои старики; я ведь получил отпуск в Мон-Септ-Элуа. Понимаешь?
Мариетта - бабенка с головой, знаешь, она попросила разрешение задолго до моего отпуска. Но, как на грех, мой срок пришел раньше, чем она получила разрешение. И все-таки я поехал. Знаешь, у нас в роте нельзя зевать: пропустишь очередь, пропадет отпуск. Я и остался ждать Мариетту у моих стариков. Я их очень люблю, а все-таки ходил с кислой рожей. А они были рады видеть меня и огорчались, что я с ними скучаю. Но что поделаешь? К концу шестого дня - к концу моего отпуска, накануне отъезда - парень на велосипеде, сын Флоранс, привозит мне письмо от Мариетты: она пишет, что еще не получила пропуска...
– Вот беда!
– восклицают собеседники.
– ...но, - продолжает Эдор, - что мне остается только одно: пойти к мэру Мон-Сент-Элуа (он выхлопочет мне разрешение у военных властей) и приехать самому в два счета к ней в Вилье.
– Это надо было сделать в первый день, а не на шестой!
– Ясно! Но я боялся с ней разминуться и прозевать ее; с первого же дня я все ждал ее, все надеялся, что вот-вот увижу ее в открытой двери... Ну, я и сделал, как она мне написала.
– А в конце концов ты ее видел?
– Всего один день, или, вернее, одну ночь.
– Этого достаточно!
– весело восклицает Ламюз.
– Еще бы!
– подзадоривает Паради.
– За одну ночь такой молодец, как ты, натворит делов! Из-за него и жене придется потом поработать!
– То-то у него такой усталый вид! Погляди! Вот уж погулял! Босяк! А-а, скотина!
Под градом сальных шуток бледный Эдор мрачно качает головой.
– Ну, ребята, заткните глотки на пять минут!
– Расскажи-ка!
– Это не басня!
– сказал Эдор.