Огонь сильнее мрака

Война оставила много следов на этой земле. Склоны холмов были покрыты круглыми ямами, заросшими можжевельником, а в низинах такие ямы превратились в маленькие болотца, затянутые ряской и воняющие мертвечиной. Тощие осины задирали к небу сучья, усеянные чахлыми листьями. Стоял жаркий Мейтам, цвели травы, но их аромат не мог перебить запаха гари, что шел от земли. Этот запах был очень слабым, за годы он выветрился, стал тенью запаха, эхом от запаха, но проникал в поры на коже, пропитывал одежду, заползал в волосы, и от него некуда было деваться. Когда-то здесь устроили большое сражение, бились насмерть, так что земля дымилась от магии, словно подожженный торф. Деревья, что стояли здесь прежде, сгорели в сражении, и теперь на пепелище осмеливались расти лишь тонкие, уродливые осины да неприхотливый можжевельник. Звери погибли или разбежались, а те, кто вернулся и остался здесь жить, мутировали. Мутации были диковинными: в траве мелькали создания, похожие на помесь мыши с пауком. Пушистые и хвостатые, они резво бегали на длинных лапах, тонких, как тростинки.Впрочем, мышь с паучьими ногами – не самое страшное, что может появиться в таком месте.

Джон Репейник бродил по холмам уже два часа. Один-единственный раз ему встретился человек, бездомный оборванец, который, вроде бы, знал, куда идти.«Отсель четыре лида на север, добрый человек, а там и зарядная башня будет. Она высокая, башня-то, далече видать. Реку перейдете, на какой башня, да по старой дороге к западу пару лидов пройдете – вот и Дуббинг». Репейник прошел, если считать «отсель», уже не четыре лида, а все шесть или семь, причем взбирался на каждый встречный холм и глядел по сторонам, но никакой башни не увидел. Не было видно и реки: вокруг стояли одинаковые холмы, невысокие, изрытые воронками и утыканные редкими деревьями. Джон успел сотню раз проклясть собственное решение вернуться с задания пешком. Тогда, утром, это казалось прекрасной мыслью. Глуповатый деревенский шериф вызвал столичного сыщика из-за пустяковой кражи, вора Джон вычислил ровно за три часа. Поскольку занятий до вечера не предвиделось, Репейник счел, что вернуться в Дуббинг сможет на своих двоих. У него был путеводитель, купленный утром на причале для дирижаблей. Час назад Джон решил свериться с картой и впервые раскрыл путеводитель – увесистую книжку, отпечатанную на хорошей бумаге, с отличными гравюрами и подробными описаниями таверн. Пролистав до конца, Джон выяснил, что карта прилагалась отдельно. Джону её забыли продать.

Солнце клонилось к западу. Репейник поправил заплечный мешок и зашагал быстрее. «Если дотемна не дойду, – подумал он, – придется ночевать под открытым небом. Нехорошо». Ему как-то довелось спать посреди большого поля, хранившего следы войны, и опыт повторять не хотелось. Джон на всю жизнь запомнил сны, что ему тогда снились. В этих снах его звали не Джон Репейник, а как-то иначе, потому что был он не человеком, а богом. Одним из тех, кто пришли три тысячи лет назад, поделили землю меж собой, а потом однажды стали врагами и развязали войну. Всю ночь Джон бился с противниками – тремя другими богами и их войском. Обрушивал на вражьи головы ледяной шторм, поливал воинов кипящим дождем, метал в них молнии, но врагов было слишком много, и они схватили его – бога, которым был Джон. Они вырыли яму посреди поля, бросили в яму бога, которым был Джон, и зарыли его живьем. Бог, которым был Джон, кричал, пока не умер, и только тогда Джон смог, наконец, проснуться…

Репейник заметил, чтоосины вокруг стали попадаться выше и крепче, а кусты можжевельника росли всё гуще, образуя порой маленькие рощицы. Неуловимо изменился воздух, наполнился влажным, горьковато-сладким благоуханием, как всегда бывает, когда подходишь к реке или озеру. Джон, оскальзываясь и распугивая паучьих мышей, взобрался на очередной холм и увидел в низине по правую руку от себя серебряную полоску воды. «Ага», – удовлетворенно пробурчал он и взял курс на реку. Вскоре он стоял на пологом берегу, глядя на воду и гадая, куда ему идти: вверх по течению или вниз? Оборванец говорил, что от башни нужно идти к западу. Но никакой башни поблизости не наблюдалось. «Была не была», – пробормотал Джон и достал из кармана медяк. Медяк был старый, зеленый от времени, но профиль Прекрасной Хальдер, выбитый на лицевой стороне, блестел, отполированный тысячами прикосновений. Особенно ярко сиял нос богини. Джон порылся в заплечном мешке и извлек на белый свет краюху хлеба, завернутую в тряпицу. От краюхи он оторвал корочку, спрятал оставшийся хлеб обратно в мешок и немного повозился, вдавливая в корку монету. При этом он бубнил под нос стихи, которым его в детстве учила мать. Когда монета нагрелась и стала едва уловимо дрожать, Джон присел на корточки и осторожно положил хлебную корку на поверхность воды.

Корка проплыла немного по течению, замедлила ход и, на миг остановившись, тронулась обратно, сначала медленно, словно бы нехотя, а затем все больше и больше набирая скорость. Джон удовлетворённо хмыкнул и почесал отросшую щетину. Сделав несколько шагов, он выловил корку, вынул монету, которая уже не дрожала, но все еще была теплой, и бросил хлеб обратно в воду. Для еды тот все равно уже не годился, слишком уж фонил, да и размок основательно. Монета на первый взгляд была обычным старым медяком, но её можно было сделать компасом, который притягивался к источникам волшебной энергии. Вообще-то, говоря языком закона, монета была «устройством, приводимым в действие природной магией», а, следовательно, за пользование таким устройством Джон рисковал угодить в тюрьму на пару лет, если, конечно, его бы за этим застали. Но, пока его никто не застукал, монета оставалась всего лишь нумизматической редкостью, ценной безделушкой. Теперь медяк вернулся в карман, краюху доедали рыбы, а у Джона появился надежный ориентир. Репейник сделал ставку на то, что сильней всего должна излучать старая зарядная башня, обычное место концентрации чар. Так оно и вышло: не пройдя и четверть лида, он увидел на другом берегу обломок хрустального шпиля.

Глядя на башню, верней, на то, что от неё осталось, Джон понял, почему не смог заметить её раньше. Башня когда-то и вправду была высокой, но война и время сделали свое дело. Покрытый резьбой прозрачный шпиль, некогда росший до самых облаков, теперь был обломан почти у самого основания: из земли торчал лишь закопченный пень чуть выше двух ре. Хрустальное тело башни лежало в густой траве, изломившись, тускло блестя в лучах заходящего солнца. Округлая, похожая на луковицу вершина чудом уцелела, и от неё во все стороны вились обрывки проводов – будто всклокоченные волосы. Возле подножия навсегда застыли две древние машины, ржавые, причудливых форм. Видно, местные жители приволокли их сюда в последней, тщетной надежде зарядить, да так и бросили.

Джон не спеша прошелся кругом в поисках старой дороги, которая когда-то, до войны лежала тут, ведя от одной деревни к другой. Башни, тогда ещё высокие и крепкие, гудящие от магии, стояли по сторонам этой дороги, чтобы путник мог в любой момент подзарядить кристаллы мобиля и продолжить поездку. После войны зарядные станции осиротели: боги погибли, и некому стало наполнять башни волшебной энергией. Хрустальные шпили валялись, разбитые, на земле, деревни вымирали, дороги приходили в запустение. Так случилось и здесь. Трава повсюду была густой, высокой, и цепкие метелки лепились к штанам Джона, но он упорно ходил, глядя под ноги, пока не заметил в траве заросшую колею. «К западу пару лидов пройдете – вот и Дуббинг», – вспомнил он и потянулся, разминая затекшую спину. Вот странно: если город так близко, то отчего не слышно пыхтенья двигателей и грохота фабричных машин? Должно быть, рядом – сонный пригород, где живут клерки со своими семьями. Ездят на работу утренним поездом, собственные мобили им не по карману… Да, но железной дороги тоже не слыхать. И дыма не видно.

На солнце наползла темная вечерняя туча. Сразу похолодало. Репейник поёжился и решительно зашагал на закат.

Деревня была обнесена высоким частоколом. Джон долго шел вдоль плотно пригнанных друг к другу сосновых кольев, пока не набрел на ворота. Перед воротами стояли два здоровяка. Здоровяки были совершенно одинаковые, оба высокие, плечистые, одетые в черные робы. И оба держали в руках железные ломы. Тот, кто стоял слева, задумчиво водил концом лома в пыли, выводя абстрактные узоры. Его напарник развлекался, крутя ломом в воздухе, словно мастер палочного боя. Делал это он неправильно, но эффектно. Неправильно – оттого, что не вращал всей кистью, а старался вертеть тяжелую железяку, будто щеголь – тросточку, между пальцами. Эффектно – оттого, что это у него получалось. Увидев Джона, он радостно осклабился, воткнул лом в землю и шагнул вперед.

– Покой вам, добрый человек, – произнес он басом. – Чего забыли в наших местах?

– Покой, – ответил Джон, задирая голову. – А не скажете, ребята, в какой стороне Дуббинг?

Здоровяк почесал в затылке.

– Дуббинг-то вона где, – сказал он, взмахнув ручищей в направлении солнца, которое уже наполовину скрылось за холмами. – Да только топать вам до него у-у-у сколько... верно, Малк?

Напарник с важностью засопел и кивнул.

– Десять лидов, – произнес он авторитетно. – Не то все двенадцать. Полночи ходу. А вы кто будете-то, господин хороший?

Первый сразу подобрался и выпрямился.

– Во, и правда, – сказал он, хмурясь. – Кто таков, откуда?

Джон вздохнул. Десять лидов. Не то двенадцать. Оборванец, похоже, был не в ладах с глазомером.

– Я сыщик, – устало сказал он. – Островная Гильдия. Бумагу показать?

Детина засмеялся. Глядя на него, заржал и второй.

– Бумагу нам не надо, – сказал первый, – мы грамоте не обучены. Верно, Малк?

Второй кивнул.

– Грамота нам без надобности, – сказал он. – Читать у нас только это… вывеску на кабаке можно. Окромя неё, никаких документов в селе не имеется. А что на вывеске написано, мы и так знаем.