Огонь в колыбели

Клугер Даниэль Мусеевич

— Хватит, Марта. Криком ты ничего от меня не добьешься. Давай говорить спокойно. Ты считаешь, что вчетвером нам тесно. Если уж на то пошло, почему бы тебе не выгнать, например, меня? Я тоже чужой в этом доме. К тому же, у меня больше шансов дойти до людей, если они где-то еще есть, чем у Лины.

— Что за глупости! — фыркнула Марта. — Ты тут не чужой, и ты это хорошо знаешь.

— А почему я перестал быть чужим, ты не задумывалась?

— Ну и вопросик… — Марта искоса взглянула на Рэма. — Понравился ты мне, дурачок.

Голос ее звучал спокойно, уверенно, даже весело.

— Разве это надо объяснять? Я думала, ты и сам догадался.

— Догадался… Хорошо еще, что ты родного папеньку не надумала выгнать. Вот уж без кого можно обойтись! Он же никому жизни не дает. Удивительно, как в таком хилом теле помещается столько брюзжания и злобы на весь мир.

— Вот его ты не трогай! Какой ни есть, отец все-таки. Не обращай внимания на его ворчанье. Между прочим, как ты думаешь, откуда у нас появилось столько хороших и нужных вещей? Мы с ним расстарались! Помнишь дом на границе черного и зеленого? Мы проходили мимо в тот день, когда нашли Лину. Дом был покрыт смолой только наполовину, и многое внутри оказалось неиспорченным. И для тебя кое-что нашлось, и для твоей драгоценной Лины. Что бы мы делали без этой одежды, которая как на тебя пошита? Все эти сорочки, куртки — ты думал, это от моего мужа осталось? Нет, миленький, муж мой был худой, как щепка, и на голову ниже тебя. А ты у нас ничего парень, — она уже совсем миролюбиво взъерошила ему волосы. Я ведь тебе добра хочу. Надо думать о будущем… Вот мы и взяли оттуда все, что могло пригодиться…

— И когда же это вы успели там пошарить?

— Успели. Хватило времени. Пока ты нянчился с Линой…

— О, теперь я догадался, откуда в буфете взялось столько хрусталя. Это тоже необходимо? Просто-таки позарез? И тоже для будущего? Не на нашу ли свадьбу?

— Не психуй. Правильно я тебе сразу ничего не сказала. Чуяло мое сердце — не дождешься от тебя благодарности. Ну все равно — не тащить же назад!

— А тебе не кажется, что это — обыкновеннейшее мародерство? Вы готовы тянуть в дом всякое барахло, потому что вам это нужно. А вот Лина — живой человек — вас не интересует, она вам не нужна! Меня же вы не вышвырнули с вашего острова только потому, что я — полезная вещь. Ну да, без меня вам было бы труднее, не так ли? Свой хлеб я всегда отработаю. Ну там дровец нарубить, огород вскопать, воды принести, дверь починить… А в награду можно меня и приласкать — чтоб сильнее старался!

У Марты задрожали губы.

— Ты… ты… знаешь, кто ты такой?

— К сожалению, знаю. Во-первых, ваша рабочая сила. Во-вторых, муж для тебя, продолжатель вашего рода. Я просто прекрасно вписываюсь в вашу жизненную схему, так сказать, островную модель. А вот Лина — нет, не вписывается. Ей нет здесь места. Поэтому вы и объявили ей войну…

* * *

Домой вернулись в сумерки. Рэм нес на руках тоненькое, почти невесомое тело. Коротко остриженные льняные волосы, красное в клеточку платье… Голова девочки запрокинулась, и видно было, как в ямке между ключиц пульсирует голубая жилка. Жива…

Марта не видела ее тут раньше. Наверное, в гости на лето приехала. Из города. Неужели она хотела добраться домой? И покинула по своей воле тот зеленый островок, на котором застала ее беда?

— Кого это вы притащили? — буркнул старик, остро поглядывая исподлобья.

— Не видишь, что ли? — устало ответила Марта.

Рэм не отходил от девочки. Она все время молчала, иногда раскрывала глаза и, моргая длинными ресницами, обводила комнату взглядом, в котором застыло грустное удивление. Губы ее слабо шевелились, словно хотели что-то произнести.

— Как зовут тебя, доченька? — спросил Рэм, осторожно кладя ладонь на ее прохладный лоб.

— Ли-на, — долетел едва слышный шепот.

— Помоги мне, — прозвучал у него за спиной голос Марты. — Я согрела воду, хочу ее вымыть. Сегодня ей нельзя давать ничего, кроме молока. Неизвестно, когда она ела последний раз. Я скажу отцу, он посидит с нею.

Рэма страшно изумило то, что всегда молчаливый и хмурый старик начал причитать над Линой, называть ее крошечкой и голубонькой. Когда они с Мартой внесли ведра, полные горячей и холодной воды, старик торопливо вышел, словно испугался, что его застанут растроганным. Со двора опять понеслось его ворчанье, — все громче. Видимо, после долгого молчания старику трудно было сдержаться.

Лину выкупали и напоили теплым молоком, после чего она задремала. Рэм на цыпочках вышел из комнаты. Дверь за ним закрылась беззвучно, но он уловил какой-то неясный шорох и еще раз заглянул в комнату.

— Где… я? — донеслось из темноты. — Кто… вы?

— Тебе нельзя сейчас разговаривать, — Рэм избегал прямого ответа. — Ты долго болела, теперь тебе нужно набраться сил. Вот окрепнешь немножко и тогда спрашивай сколько хочешь, ладно?

— Так я… болела? — в ее голосе Рэму почудился скрытый укор. — А мама знает… где я?

— Мы найдем ее, — только и смог ответить Рэм и поторопился выйти на шепот Марты:

— Не трогай ты ее, пусть спит. Идем ужинать.

— Спокойной ночи, Лина.

Девочка не ответила, — да он и не ждал ответа. Марта появилась очень кстати. Что мог он сказать этому ребенку?

Стол был накрыт на двоих. Марта пристроила свечку на подоконнике.

— А где ж отец? — спросил Рэм.

— Он нас не дожидался, поел уже. Кажется, разыскал-таки бутылочку, как я ни прятала… Теперь завелся, нескоро остановится.

— Хоть услышу наконец, какой у него голос, — попытался шутить Рэм.

— Ой, надоест еще, — Марта пренебрежительно поджала пухлые губы. — Это он так долго из-за тебя молчал. А теперь освоился…

— Да в нем Цицерон погиб, — засмеялся Рэм, стараясь развеселить Марту. — Во декламирует!

Она не приняла шутливого тона и как-то обреченно вздохнула:

— Начинается…

Голос за окном звучал то вдохновенно, то гневно, полнился иронией и трагизмом, сплетал в один клубок страшные проклятия и нежные слова, ласковые имена и грязную брань. Отец Марты оплакивал гибель мира, крыл свою бывшую супругу, мужа Марты и его родичей. Муж Марты повинен был в том, что оказался никудышным хозяином, мать Марты тем провинилась, что дочь в нее удалась, такая же безголовая: зачем отпустила маленького в лес с этим болваном? Даже сочувствие к Лине, так поразившее Рэма, сменилось злобой: почему она спаслась, чужая девчонка, а не его внук?

Рэм еще не сталкивался с такими уродливыми проявлениями горя, ему было одновременно и жаль старика, и гадко. Наконец он не выдержал и сделал шаг к двери, но Марта преградила ему дорогу.

— Не трогай его! — умоляюще зашептала она. — А то он начнет бранить нас с тобой, а я… я так устала… я не выдержу…

Ладонь Марты легла ему на плечо, и он замер, не решаясь шевельнуться, чувствуя, как тепло ее руки переливается в его тело. Свечка замерцала, догорая, пугливые тени запрыгали по стене.