Огонь
Шрифт:
Внезапно он понял. У того, кто оставил эти следы – три пары, шесть ног, а не восемь, как у всех пауков! Может, ему попался какой-то калека… Ну-ка, а другой? То же самое! У всех… восьмерых?! Один куда-то за ночь подевался. То есть, за ночь для Редара, а для них самих – за длинный дневной переход. Итак, восемь пауков-калек. Охотник хмыкнул. Что за глупость!
Есть другой ответ, очень простой. Его первым дал еще Салестер. Это не пауки.
Чтобы не пропустить момент, когда из нутра ночевок вылезут на свет неизвестные твари, юноша перебрался на следующий бархан, поближе – отсюда было все видно, как на ладони. А сам он останется незамеченным, ни одно насекомое его не разглядит. Куда им соревноваться с глазами людей! Теперь,
Не отрывая взгляд от цели, Редар сцеживал сок гувару в ладонь, потом жадно слизывал горькую влагу.
Как ни готов он был к этому, но когда песчаные бугры зашевелились и наружу полезли ярко-рыжие, сверкающие на солнце отполированным хитином монстры, пустынник вздрогнул.
Это же муравьи!
Но что они делают здесь? В сердце Великой пустыни муравьи никогда не селились, только по краям, где побольше пищи. Зачем тогда они убивали людей так далеко от своей охотничьей территории? Не для пропитания, это уж точно…
Муравьи тем временем старательно очищались от песчинок, налипших на лапы и брюшко и застрявших в сочленениях. Потом, будто по команде, рванули с места и спокойным, размеренным бегом двинулись вперед. Редар выругался, отбросил в сторону выдавленный лист гувару, схватил перевязь, оружие и помчался за ними.
Муравьи бежали быстрее уставшего человека, но след оставался четким, ясным, и Редар уже не боялся потерять его. Сначала шестиногие трусили в том же направлении, что и вчера, но к полудню начали все больше забирать к закату. Песок под ногами медленно светлел, из желто-бурого становясь почти белым. Юноша слышал от охотников Кромки, что где-то на северо-западном крае Великой пустыни пески сменяются узкой полосой невысоких холмов из белого камня – известняка, или крепчатника. Ветер веками трудится над ним, неутомимо долбит свирепыми порывами крепкие с виду утесы, и мелкая крошка оседает в пустыне, устилая грязно-белым покрывалом привычный песчаный ковер. Холмы не пускают знойные пустынные ветра дальше, и за ними начинается степная долина.
Через полторы сотни перестрелов впереди показалась и стала постепенно расти ввысь и вширь сплошная цепь холмов. Но расстояние оказалось обманчивым – тени все удлинялись, а холмы будто бы не становились ближе.
Лишь к самому закату муравьи привели Редара прямо к утоптанной тропинке, круто карабкающейся вверх по склону ближайшего холма. Из последних сил, оступаясь и падая, он лез и лез, пока тропа неожиданно не вывела его на вершину. Наверху ощутимо задувал пронизывающий ветер, и юноша поспешил дальше. Спускаясь вниз, он успел приметить, что солнце уже наполовину скрылось.
Вторую ночь он провел с относительным удобством в выемке неглубокого ущелья. Ветра здесь не было, накидка и одеяло хорошо согревали, так что путник смог выспаться и восстановить силы. Проснулся он незадолго до появления солнца. Там, внизу, в пустыне восход уже начался, но здесь верхушки холмов еще скрывали от глаз ослепительный диск.
Ближе к полудню Редар оставил, наконец, за спиной пологие склоны холмов и ступил в степь. Он будто попал в совершенно другой мир! Перед ним расстилался бесконечный ковер трав, кое-где тянулись к солнцу жесткими, колючими ветвями деревья. Конечно, жара и здесь все поворачивала по-своему – в большинстве своем желтая и пожухлая трава бессильно клонилась к земле. Почва, густо испещренная трещинами, казалась высушенной, как глина солончаков.
Только через какое-то время Редар смог оправиться от оцепенения. Контраст с выжженной, безжалостной пустыней за холмами был так разителен, что юноша даже забыл об усталости. В желтой, ровной как стол пустыне, под желтым палящим солнцем всё казалось таким же желтым и раскаленным. Пустыня слепила, заставляла щуриться, не
Конечно, он знал из рассказов путешественников, что через всю степь протекает река, полноводная после дождей и обмеливающая в сушь, – она-то и дает всему, что он видит здесь, воду и жизнь. Но ни один, даже самый цветастый рассказ не может передать картину этого невероятного буйства жизни. За всю свою жизнь Редар никогда не видел ничего подобного, он привык к почти полной пустоте безжизненных песков, где каждый росток, каждая полуживая ветка саксаула – величайшая редкость. Каким жалким казалось теперь его восхищение необычной для жителя Солончака активностью жизни на Кромке! То, что в свое время поразило его там, было лишь бледной тенью степного изобилия.
Говорят, что многие сотни дождей назад смертоносцы изгнали отсюда Прежних людей. Но еще передают из уст в уста предания о тех временах, когда человек был свободным и жил, где хотел. Мечту трудно убить. И теперь Редар знал, почему.
Юноша присел и погладил ладонью траву. Она оказалась удивительно нежной и не колола пальцы, как саксаул или пустынная колючка. От травы исходил какой-то вкусный и свежий запах, совершенно незнакомый Редару. Он подумал, что, наверное, так пахнет жизнь. Недалеко от своего ночного пристанища он увидел еще одно невиданное растение: тонкие желтоватые стебли с заостренными, трепещущими на ветру листиками, а на макушке – крохотные цветы-венчики. Редар сразу понял, что это именно цветы, хоть ни разу их не видел, а знал только по рассказам Крегга. Такой удивительной красоты он не встречал еще никогда в жизни! Еще через десяток шагов он обнаружил целые заросли таких же растений. Охотник не удержался и стал рвать цветы охапками; он точно знал, что в далеком Пещерном городе есть та, которая прижмет эти цветы к груди и радостно улыбнется.
Правительница Айрис слушала Редара молча, изредка покачивая головой. Салестер застыл неподвижной статуей, а вот Римал, наоборот, то и дело вскакивал, расхаживал из угла в угол.
–… и я проследил их до самого входа в муравейник. От края холмов до него примерно треть дневного перехода. Совсем близко подобраться я не смог – там у этих тварей перекрестья охотничьих троп натыканы так густо, что и шагу ступить нельзя, чтобы на муравья не наткнуться. Но в полусотне перестрелов от их логова стоит гранитный валун. Высотой с трех человек, чуть наклонен вперед, больше всего похож на готового к прыжку кузнечика – прекрасный, кстати, ориентир. Так я на него влез и пролежал на вершине до заката, высматривал. Всего входов у муравьев – семнадцать, но используют они только восемь. Из остальных я не видел, чтобы кто-нибудь выходил.
– А те восемь? – спросил Римал.
– Туда муравьи-носильщики таскают пищу. Почти бесконечным потоком – я так и не дождался перерыва… Мух, жуков, клещей всяких, какое-то липкое желтое вещество – там все тропы им перемазаны…
– Мед, – спокойно заметил Салестер. Все повернулись к нему.
– Что такое мед?
– Потом, Римал! Это сейчас не важно! Дай парню закончить, – Айрис властно кивнула разведчику. – Продолжай…
– Меня один из входов очень заинтересовал, самый ближний. Из него без остановки те же рабочие выносили скрюченные туши сородичей, каких-то обвисших белых гусениц, плесень, просто мусор… И тащили куда-то на север, круто в сторону. Я проследил потом – там муравьиная свалка. Запах от нее, я скажу! С ног валит…