Шрифт:
ОГОНЕК
Рассказ солдата
Река
— Сила, а? Попробуй удержать! — восторгается Буянов. Он сидит на камне, зажав коленями автомат. Пилотка сбилась на затылок, рыжеватый хохолок дрожит, подергивается на ветру.
— Конечно, если потребуется, укротят, — задумчиво продолжает Буянов. — Только для этого крепкие руки нужны… И сердце, вон как у того орла, — взгляд его метнулся к нависшему над пропастью выступу скалы. На нем неподвижно застыла птица.
Горы высокие, ребристые, угрюмо-молчаливые кажутся мне спящими великанами: чуть-чуть колышутся их спины, поросшие густым кустарником, карликовыми, изогнутыми, узловатыми деревьями. Откуда-то сверху внезапно ударяет упругий порыв ветра: он со злостью гнет нечесаные головы приземистых уродцев. Но ветер быстро выбивается из сил, и деревья снова погружаются в дремоту.
— Ты кем на гражданке работал? — спрашивает Буянов.
— Никем я не работал! — кричу в лицо Алексею. — Понял? Никем!
— Значит, бездельничал, — определяет Буянов, говоря словно бы не обо мне, а о ком-то другом.
Буянов — взводный агитатор, его интересует все и вся, а меня это злит, почему — и сам не знаю. Я молчу и неотрывно смотрю на мчащуюся воду. Но вижу не поток, а перепаханное глубокими воронками поле; над ним, колышась, висит черный смрадный дым. Он разъедает глаза, слезы текут по моим щекам. За руку меня держит мать. За ее спиной огромный рюкзак с вещами. Она идет и идет, молча, тяжело, как и вся эта живая цепочка людей, бредущих из горящей деревни. И вдруг люди бегут в разные стороны, что-то со свистом летит на землю, тяжело ударяясь, вспыхивая огромными снопами огня. Мать тащит меня за руку, мечется, бегает по кругу. Потом подхватывает под мышки, прижимает к груди и падает…
Буянов окликает меня. Мы поднимаемся и идем искать мель. Нам нужно перебраться на левый берег реки. А как? Вода злится, кипит, некуда девать ей свою силу. Только вступи в поток — сразу собьет с ног, швырнет в водоворот, как щепку закрутит. Буянов хотя бы одним словом обмолвился! Шагает себе и шагает, будто знает, что где-то там, за следующим поворотом должен быть мост, значит, что же тут волноваться.
Я не знаю, где Буянов работал до армии, откуда он родом; но мне почему-то кажется, что ни беды, ни нужды он не испытывал. Нет, я тоже нужды не испытывал, хотя и были дни, когда ел один раз в сутки, носил брюки штопаные. Но все это пустяки в сравнении с тоской по материнской ласке и отцовской заботе. Как приятно было, наверное, чувствовать на своих вихрах теплую руку матери, как должно быть легко и весело становилось, когда на тебя смотрели добрые, бесконечно ласковые глаза, дороже которых нет на свете. Счастлив тот, кто может позвать «Мама!», и видеть ее всегда рядом то строгую, то сердитую, то такую добрую, с безбрежной щедротой к тебе, сыну своему…
После бомбежки меня подобрал в свою
— Конец им пришел.
Я сидел на охапке соломы, пахнувшей спелым овсом, и ничего не понимал. Над степью еще висела черная, с голубоватыми прожилками кисея дыма, в деревне горели хаты, искры, подхваченные ветром, летели роями к лесу. Уже не было той живой, колышущейся на ходу людской цепочки.
— Говорю, нехристям конец пришел, — продолжал бородатый, смахивая с крупа лошади угольную пыль. Мы ехали долго, но мужчина ни разу не повернулся. Я смотрел на его спину, а видел лицо матери с темными глазами и родинкой на щеке, которую я всегда целовал, когда она прижимала меня к своему лицу.
— Ты чей будешь-то? — уже во дворе спросил мужчина.
Я молчал.
— Значит, не знаешь своей фамилии. Это и кстати.
Положив мне на плечо тяжелую, шершавую, как кора старой вербы, руку, он сказал:
— Грач твоя фамилия, понял?
Я силился вспомнить свою настоящую фамилию, но никак не мог: в голове все перепуталось, смешалось, я еще дрожал от пережитого, а тяжелый взгляд дядьки и его черная, густая, сбившаяся в тугой пучок борода сковали мне язык. Но все же возразил:
— Сережа, Огонек я, так меня дома звали. — Это было все, что осталось в памяти. У Грача я прожил три года. Грачом и убежал от него, убежал на выстрелы орудий, доносившиеся со стороны леса: говорили, что там восток и оттуда наступает Красная Армия. Грачом и попал в детский дом…
— Ты как идешь, разве так ходят разведчики? — обрывает мои мысли Буянов. — Словно на привязи тащишься. Что тебя, на гауптвахту ведут? Предметы глазами ощупывай — все запоминай.
Буянов долго, обстоятельно и со знанием дела отчитывает меня. Это его право — он старший. А я все еще под впечатлением воспоминаний и никак не могу вникнуть в слова товарища, идущего впереди и похожего на аккуратно выточенную, машущую руками фигурку.
— Видишь сваи на той стороне?
Не сразу мне удается обнаружить сваи. Они торчат между камней как жерла орудий, с наклоном от реки. Ну что ж, пусть себе торчат, видимо, здесь намеревались построить мост, а потом передумали. Для чего нам эти сваи, и почему я должен их замечать?
— Переправляться будем, более подходящего места не найти, — спокойно продолжает Буянов, снимая со спины сложенную в «восьмерку» веревку.
Река по-прежнему грохочет и лютует. Бег ее так стремителен, что, если пристально смотреть на воду, кружится голова. Замечаю под ногами толстое полено. Беру и швыряю в воду: оно мелькнуло и исчезло вдали, за поворотом, будто его взрывом отбросило.
— Силища, а? — замечает Буянов, поблескивая глазами.
Он сбивает пилотку на затылок, хмурит густые брови, распуская тонкий канат.
— Как по-твоему, метров сорок будет?
— Будет, — отвечаю, прикинув на глаз расстояние.
— И я так думаю. Сейчас заарканим сваю, а другой конец привяжем к дереву и — перемахнем.
Буянов привязывает к веревке камень, чуть отходит от берега, размахивается. С приглушенным свистом веревочный диск прорезает воздух и точно опускается на сваю. Убедившись в прочности обмотки, Буянов подмигивает мне:
— Находчивость, ловкость — не божий дар, а прямой результат солдатского труда.
Я молчу.
— Первым будешь переправляться, — распоряжается Буянов. Он смотрит на меня испытующе. А позади нас шум, шум… Слышал я, горные реки могут быстро взбухать, даже в ясную солнечную погоду: где-то далеко, в верховьях выпадает обильный, проливной дождь, по каменистым лощинам и расщелинам огромная масса воды устремляется в русло реки и совершенно неожиданно захлестывает, заполняет низовье. Невольно смотрю в небо: облака мчатся на север.