Ограбление казино
Шрифт:
— Да, — ответил водитель, — вообще-то слыхал.
— Ладно, — сказал Когэн. — Мэтти среди них. А с Мэтти одна штука не так, как легко догадаться, — ему непременно, чтоб Хорек за него все придумал, потому как он чемпион по тупости. Вот дернул он банк, да? А там школьная зона или еще что-нибудь, тут бы потише и все такое, да? Не для него. Он рвет близко к девяноста, а там у них фараонша стоит, которая как бы сильно против таких нарушений, и она его тормозит. И этот тупой гондон тормозит.У нее ни синеглазки, ни пушки, а у него лайба, про которую одно известно, что ее дня три назад в Плимуте угнали, — и он останавливается. «Права, документы на машину?» А от него разит практически. Поэтому, само собой, у этой регулировщицы на переходе стрелка на чулке поползла или что-то, и восемь настоящих легавых его крутят, а там и ствол, и хрусты в багажнике, и он решает что — он решает спасаться. И колется, и колется, ярмо цепляет и цепляет. А Хорек в самолете, домой летит, обхохочешься, там уже ФБР его поджидает, он с трапа, а ему красивый такой ордер в зубы и скрепки. И Хорек с ними всеми загремел на восемь не то червонец. Я-то лично думаю, больше надо было паять.
— А Доктор сколько оттянул? — спросил водитель.
— От трех до пяти, — ответил Когэн. — Разозлился так же, как прочие. Думал, на улицу выскочит, раз шаров нагнал.
— Повезло Доктору, — сказал водитель. — Он, значит, когда уже дембельнулся?
— Года три-четыре тому, кажется, — сказал Когэн. — И в это не полез.
— Нет.
— Ты уверен.
— Вполне уверен, да, — сказал Когэн.
— Потому что на Доктора он никакое добро не давал, — сказал водитель.
— Вот как? — сказал Когэн.
— Вот так, — отозвался водитель. — Сам мне сказал, когда просил у тебя спросить.
— Иногда, конечно, — сказал Когэн, — один чувак другого нанимает, и чувак думает, что мужику это надо. А проверить — никак, понимаешь. Просто допускаешь.
— Понимаю, — сказал водитель. — Я это просто, среди прочего, хотел предложить, он хотел, чтоб я предложил. Раз Мэтти с людьми работал и все такое. Просто спросил.
— Конечно, всяк по-своему дела ведет, — сказал Когэн.
— Еще бы, — согласился водитель.
— Ладно, Хорек побоку, — сказал Когэн. — У нас два щегла. Один — тот, кого Хорек брал на брать банк. В этом я уверен. Второй — я по нему еще собираю, кажется, но пока не уверен. Чувак, с которым я разговаривал, он клянется, что это один конкретный щегол, только я не знаю.
— А в чем проблема? — спросил водитель.
— В чуваке, — ответил Когэн. — В чуваке, с которым я разговаривал. Диллон мне пару имен кинул, я с ними встретился, порядочные ребята, но тут говно от гуталина не отличат. А этого чувака я сам нарыл. Но про него не знаю. Ему под шестьдесят, как минимум, на большой зоне, готов спорить, в общем и целом и лет двадцати не провел. Только что-нибудь сделает — его метут. В общем, с самого начала флегоном был, а теперь еще чердак потек, а я про него ничего не знаю, только и всего. Но знаю, что мастевый. В жопу ему чего только не совали. Если б «паккарды» еще производили, ему бы и «паккард» в очко загнали. Кисляй он. Никогда не знаешь, он тебе рассказывает, что на самом деле было, или ему это пригрезилось, пока девять чуваков его на трамвай кидают. Ну он-то не виноват. Просто размяк, как тапочек с дрисней, что тут поделать. Но вот чего он рассказывает — тут не грех и задуматься.
— И что рассказал? — поинтересовался водитель.
— Там, значит, другой щегол есть, — сказал Когэн, — которого он знает, еще по зоне. Отсасывал у него, что ли? Он говорит, щегол этот сволочь гнилая, но бедолага от любой тени шарахается, он бы у дохлых котов в рот брал, если б крутой пацан ему велел, и ему этот парень нужен, для него дрянь какая-то есть. Это, он говорит, он такую дрянь может срастить, если смешать ее с той сранью, которую толкаешь, и щегол его попросил. Только чувак говорит, щегол этот, он сам этой дряни хотел, ее зубодеры еще используют, да? От нее во рту холодно.
— Новокаин, — сказал водитель.
— Я вот тоже думаю, он, — сказал Когэн. — Только нет. Он мне сказал, что это, но я не помню. В общем, не важно, только там все так, щегол сказал, что ему фунта два ее надо. Теперь говорит — давай четыре. И чувак мне рассказал. А это значит, что, если чувак ничего не напутал, щеглу теперь дури надо в два раза больше, чем сначала.
— И это значит, в два раза больше фанеры на эту дурь, — сказал водитель.
— Точно, — кивнул Когэн. — Ну и в общем, больше ничего это не значит. Мне никак не выяснить, где щегол знаки сращивает. Я и пытаюсь это узнать. А кроме того, и самого щегла найти пытаюсь. У меня даже имени целиком его нет. Этот чувак — ай, на него нельзя полагаться. Ни с какой стороны. Ни чтоб он тебе прямиком все выкладывал, ни дым в жопу пускал. Это, блядь, вот хуйня эта просто, и я даже не знаю, что с ней делать буду в конечном итоге… А этот другой щегол, — продолжал Когэн, — его я знаю. Он на дела ходил, на которые они с Хорьком ходили, откинулся примерно в то же время, я услыхал, Китаезе передаю, мол, что со щеглом этим, это он может быть? А Китаеза мне: «Конечно, может быть». Поэтому в нем я уверен. Нам теперь только одно надо — подумать про этого другого щегла. Он мне покоя не дает.
— Шевелиться сейчас надо? — спросил водитель. — Или подождать хочешь?
— Я про это с Диллоном поговорил, — ответил Когэн. — Мы с ним — мы оба думаем, сейчас. Мельницы-то закрыты, да?
— «Могила Гранта», — сказал водитель.
— Люди белки теряют, — сказал Когэн.
— Справедливое умозаключение.
— Им не нравится белки терять.
— Кроме Тесты, — сказал водитель. — Он по-прежнему открыт.
— Вот что нам надо сделать, — сказал Когэн, — и мы с Диллоном оба так думаем, ты еще подумай, и больше ничего не остается. Надо Трэттмена сейчас поставить на куранты и заварить кашу, чтоб народ опять начал делать то, что полагается.
— Трэттмен? — переспросил водитель. — А Трэттмен сюда каким концом? Ты ж сам сказал, это Амато этот твой и его кореша.
— Он и есть, — подтвердил Когэн. — Трэттмен сюда никаким боком не касался. Эта срань, что ко мне приходит, плюс я попросил, чтобы с Трэттменом потолковали, ты прав. У него спросили, и я уверен.
— Так и надо, — сказал водитель. — Твои пацаны немного перехватили тогда. Мужика чуть вообще не грохнули.
— Когда я со Стивом говорил, — сказал Когэн, — я этого не знал. Когда с тобой разговаривал. Он мне только сказал, что они его обработали и он ничего не знает. Вот и все, что я знал.
— Я его сильно не сразу вообще понял, — сказал водитель. — Когда он первый раз позвонил, меня не было. С ним секретарша говорила. Разобрала примерно треть. Пришлось перезванивать, и тут уж яего не понял. Блин, да я и перезвонил-то ему с трудом. Номер он оставил — она ж не понимала, что он за цифры ей называл. Наконец я прочухал. Наверняка Трэттмен. Мне Кангелизи звонит, весь расстроенный, говорит, ему звонил Трэттмен, и он Трэттмену меня сдал, дал ему мой номер. «Вот спасибо», — говорю. А он: «Слушай, — говорит, — это не яна него тех мартышек натравил. Если и не ты, то ты знаешь кто. Вот и разберись». Тут я наконец до него дозвонился, понял, отчего девчонке трудно было. У него челюсть сломана.
— Слыхал, — сказал Когэн.
— А кроме того, ребра покрошены, сломан нос, выбито три или четыре зуба и что-то не так с перегородкой, — сказал водитель. — Кроме того, он мне сказал, и селезенка под вопросом. Когда я с ним разговаривал, он в больнице был.
— Кое-что я слышал, — сказал Когэн. — Его уже выписали, насколько я понимаю.
— Должно быть, значит, с селезенкой порядок, — сказал водитель. — Но он недоволен.
— Жалко слышать, — сказал Когэн. — Нам главное, чтоб клиент был счастлив.