Ограбление казино
Шрифт:
— Он раньше иногда к жене ездил, — сказал Когэн.
— Она красотуля была, — сказал Митч. Допил. Поманил официанта. — Как-то сказал мне, поймал ее на том, что ему по карманам шарила. Я ему говорю: «Да я телку бы убил, если б ее за таким застал». А он мне знаешь что? «Нет, — говорит, — я всегда хочу знать, все, кто у меня вокруг, насколько далеко зайти готовы. Вот про нее я теперь знаю». Не знаю, по-моему, Диллону довольно паршиво пришлось. Я единственный раз видел, когда он что-то как-то, хоть как-то расслабился, это когда он был во Флориде, вот. Жалко чувака. Одно и то же всю жизнь, не знаю. Я б не стал.
— Ты до сих пор в союзе? — спросил Когэн.
— Не-а, — ответил Митч. — Пришлось бросить. Слишком много, знаешь, чем они сейчас занимаются? В основном, блядь, пуэрториканцы. Как услышишь — а это все слыхали, так думаешь: черномазые. Но это не они. В Нью-Йорке — может, где-то и они. А в Нью-Йорке — нет. В Нью-Йорке — пуэртосы. Вообще не знаю, что это за хуйня. Я там был, я в Нью-Йорке почти двадцать лет. И все время, что я там живу, кто-то по какому-то поводу обязательно воет. Не в черномазых дело, в пуэртосах. Эта сволочь в самолет набивается, прилетает — и они уже весь город, блядь, оккупировали вдруг. Ни с того ни с сего все давай кланяться и жопу этим пуэртосам проклятым целовать. Сэндвич берешь себе — так обязательно голодный рекламщик рядом, потому что, блядь, голодный пуэртос всегдабудет рядом, они же, суки, слишком красивые, чтоб на работу пойти там или как-то, про сэндвич можно вообще забыть. Какой-нибудь кент из Вашингтона стоит, зыркает на тебя. «Пусть сэндвич твой кушает, Джейсон. Он латиноамериканец, ему положено». Озираюсь, вообще в Нью-Йорке озираешься, а вокруг одни латиносы, от стены к стене, жопами крутят. И клянусь, все педики. Не, я машины продаю.
— Господи, — сказал Когэн, — я б и не подумал, что это хорошо приносит.
— Не приносит, — ответил Митч. — Нихера не покрывает. Но ты сам себе мужик, хозяин этого дела, да? И мужик крутится. У ребят, у которых такая же работа, как у меня, там им в натуре надо жопу рвать, да еще чтоб везло, если хочешь доллар-другой зашибить. А мужик — он моей жены дядя, да? Надо было мне на нем жениться. Мы с ним отлично ладим. В общем, у меня все срастается, на свежем воздухе много, на встречи ходишь, все такое. Но это на пока. Я мимо какой-нибудь такой блядской работы пройду, так там все, нахуй, караул кричат. У меня судимость, у меня то, у меня сё, а этот осел в Нью-Джерси, клянусь — всякий раз, когда чувак снимает трубку, он кому-то рассказывает, какой я крутой засранец, ох, чувак просто замечательный. Поэтому надо ждать, пока не отомрет. Оно всегда отмирает. Дальше будут эти ебаные косоглазые. Какого хуя, в смысле, рано или поздно у них, блядь, наверняка и выборыбудут, а этот псих злоебучий, который все хочет кому-то раздать, кому угодно, если он только сам черножопый, и думает, во всем мире черномазые должны хозяйничать, так вот, ему жопу надерут, и после этого все опять угомонится. Я что-нибудь подыщу.
Официант принес еще два стакана. Пожилой человек, весь сгорбленный, в мундирчике.
— Куда за ними нужно ходить? — спросил Митч; официант выпрямился и посмотрел на него. — Я спрашиваю, куда вот за ними вам ходить нужно? — повторил Митч. — Я знаю, это где-то в другом здании, не здесь, иначе-то как, очевидно? Может, за пару кварталов отсюда или на такси ездить надо. Я просто интересуюсь.
— Нет, сэр, — ответил официант, — у нас сегодня всего один человек на обслуживании и в обеденном баре, он очень занят. Напитки вас устраивают?
— Ну, — сказал Митч, — вообще-то нет, они, по большей части, выдыхаются, пока донесете.
— Митч, — сказал Когэн. — Ага, — сказал он официанту, — все хорошо с напитками.
Официант ушел.
— В следующий раз почтой заказывать буду, — сказал Митч. — Есть же у них, наверно, бланк заказов в журнале или как-то, можно почтой отправить, а потом сюда придешь когда, у них принести всего неделю займет.
— Сам выбрал, — сказал Когэн.
— Единственное место в этом ебаном Бостоне, про которое я знаю, которое вспомнил, елки-палки, — сказал Митч. — Сам я сюда никогда не хожу. Знаешь, сколько раз я здесь был? Я был тут, это четвертый или пятый раз за всю жизнь. Я просто сюда никогда не езжу, вот и все. Всякий раз, как езжу куда-нибудь, в Детройт, в Чикаго, там что-то такое. Я был в Сент-Луисе — последний раз, когда куда-то надо было. Сюда просто никогда не езжу. Меня как-то мужик спрашивает на днях, хочешь чего-нибудь? Я говорю: нет, меня в городе не будет. «Господи, — говорит, — ты опять аж в Бруклин собрался или как?»
— И ты ему сказал, что сюда едешь? — спросил Когэн.
— Да нет же, елки-палки, — ответил Митч. — Я просто к тому, что я сюда вообще никогда часто не езжу. Наверно, когда им кого-то надо, они обычно берут других, кого раньше вызывали. Я, конечно, мало что делаю, в основном, не лезу во много чего, по крайней мере — в последнее время. Ну или оно ко мне не лезет.
— Да ну? — спросил Когэн.
— Ну да, — ответил Митч.
Он допил. Поманил официанта и показал на стакан. Официант — медленно — начал перемещаться к стойке обслуживания.
— Ты не против, если я пивка хлебну, пока буду ждать, когда этот парень до аэропорта сгоняет? — спросил Митч. Он уже тянулся к кружке с пивом.
— Валяй, — ответил Когэн. — Но от него тебя разносит, мне показалось, ты говорил.
Митч отпил пива.
— Ну да, — сказал он. — Сначала с телефонами лабуда была. Господи, я чувака уже был готов убить. Серьезно. Нашел бы кого-нибудь, дай мне отмашку, пришил бы ни за что. Вот так вот, блядь, запросто. Потом, тогда мне бы пришлось из зала из-за этого выйти. А мне было не очень по себе, понимаешь? Иду я поэтому к врачу, и он мне дрянь прописывает и спрашивает, напряжение у меня какое или что? Конечно нет, просто мое имя в газетах все время треплют, больше, чем Рокфеллера, спорить готов, я-то раньше таким парнем был, который может пойти и что-то организовать, чтоб все шло как полагается, а тут вдруг я ничего не делаю, только ноги людям ломаю и прочее, бомбы в них кидаю, как-то. Забыл уже, что еще. Жена к тому ж, само собой, пилит. Нет, меня ничего не беспокоит. Беру я эту дрянь, жирею, а потом огребаю хорошую дозу в Саратоге, мы туда с парой ребят заехали, и потом меня в Мэриленде винтят из-за этих стволов.
— Каких стволов? — спросил Когэн.
— Да на охоту я пошел, елки-палки, — ответил Митч. — Мы еще с одним парнем. Прыгуна знаешь?
— Нет, — ответил Когэн.
Митч допил пиво. Пришел официант с его заказом.
— А ему вы наверняка же пива не принесли, — сказал Митч.
— Нет, сэр, — ответил официант. — Вы только одно заказывали, я подумал.
— Неверно подумали, — сказал Митч. — Принесите и ему пива. Я только что у него все выпил.
— Я больше не хочу, — сказал Когэн официанту. — Все в порядке.
Официант кивнул.
Митч пожал плечами.
— Ладно, — сказал он, — больше и не пей. М-да. Прыгун. Приятный чувак. На Лонг-Айленде живет. Мы туда когда заберемся, мужик мне говорит, разыщи его. «Стареет, — говорит, — но все равно хороший парень». Ну я и нашел. Рыбалку любит.
— Я как-то ходил на рыбалку, — сказал Когэн. — На лодке аж, блядь, выехали. Все чуваки эти пиво пьют. Я смотрю на парня. «Это чего? — спрашиваю. — Я и на стадион сходить могу, если захочется поглядеть, как мужики пиво пьют». Жуть, в общем. Там качало, а потом все чуваки, что пиво пили, они блевать начали. По пизде вся рыбалка.