Огрызки жизни или Дневники
Шрифт:
Но вдруг из окружающего воздуха необходимо появится и воплотится твоими мыслями, тоскою, блужданием глаз, неистовым желанием, смутными порывами, гадостной сытостью и отчаянием то, что соединяет землю - хозяйку тела - и небо - владетеля души - воплотится она. Ты поймешь, что это ненадолго и навсегда и ты, и она, и вы друг в друге. Ты поймешь, что ночь пошла, и наступило утро, утро сегодняшнего дня. Лучи сотворенного солнца согреют кожу, сделают ее мягкой и чувствительной. Они же озарят прекрасное и затенят остальное. Глаза соединятся в сладостном узнавании. Соединение глаз родит жажду соприкосновения, утоляемую лишь упоением сердец, сомкнувшихся в едином кровообращении... Пусть солнце движется к закату, пусть слова все больше состоят из букв, пусть все ближе содвигается суть вещей. Пусть.
22.08.91. Толпотворение - вид творчества. Цель - сделать всех людей вокруг себя одинаковыми. Митрофанов всенародно обвинил меня в обсывании туалета. Антоним толпотворению - столпотворение. Творение вокруг столпов.
26.08.91. Валька купил крабов и съел их со мной и Ольгой. Он ревновал, видимо, когда я кормил ими Марину.
30.08.91. Ездили на море. Ветер, солнце. Бреднем поймали проволоку. Федорович сказал - да, надо слесаря вызывать. Пришло письмо от Марины с Надей. Оно оказалось коллективным: на имя всей партии.
Каждый выбирает себе философию по сегодняшнему дню. У меня - абсурд. Живу, стараюсь сегодняшним утром. В окно кубрика пыталось заглянуть солнце. Ничего не вышло. Союз разваливается. Вообще-то, границы не нужны. Прямо перед собой в окне вижу бельевую веревку с одиноко висящим полотенцем, за ней купы хрена и дальше - палатка Никулина под обильно плодоносящим сливовым деревом. В проеме двери виден дом с синими внизу и белыми вверху ставнями. Шиферная крыша. Под окнами - золотые шары. Окно Митрофанова завешено марлей. Он спорит с Никулиным. Зашел Валька, взял спички, ушел. После обеда я в той же позиции. День ушел. Кафка признавался в письме к Милоне, что не помнит ее лица. Фигуру, платье, промельк помнит. И я не помню лица Марины, наверное, смотрел не на него. В письме не было души. Она бывает только у несчастных. Скорее бы кончился дневник. И жизнь. Живу как Гоген в тундре. Гоген в тропиках, Христос в пустыне, а я здесь. Творчество. Абсурд должен быть привлекательным.
Вечер этот пройдет,
Завтра он будет другим.
В пепле костер умрет,
В соснах растает дым...
Пламя шепчет - прощай,
Вечер этот пройдет.
В кружках дымится чай,
Завтра в них будет лед...
Искры, искры в разлет –
Что-то костер сердит.
Вечер этот пройдет –
Он, распаляясь, твердит.
Ты опустила глаза,
Но им рвануться в лет –
Лишь упадет роса,
Вечер этот пройдет.
Начал это в 1989. Аня с Лешей на Тарге сидели, взявшись за руки у костра. Кончил после того как, моя рука оказалась в руках у Марины. Абсурд вошел в меня и не вышел (абсурд – это я начтался «Мифом о Сизифе».
09.09.91. Валька улетел. Был добр и нежен ко мне. Лежу один. Топится буржуйка. Пью сливовую бражку. Вчера НП устроил скандал по поводу выброшенной мною морской капусты. Она пригорела, и я выбросил. Надо было получить письменное разрешение на перемещение пропавшей морской капусты в мусорную яму.
Надрал хмеля 3 горсти. Никулин хотел вместо покупки вина на день рождения по цене 15р/л, ставить брагу, а хмеля ему не хватило. Моя брага на полке под потолком, шипит на разошедшуюся печь -10л, сейчас будет меньше. Рядом варенье из шиповника. Одна банка шипит протяжно, другая - прерывисто. Ночью они наверняка сбросят крышки, и будет вонь. На ягтане сохнет пастила из сливы. Сами сливы сохнут в пыли под моей кроватью. Печка выговорилась, надо добавить дров, не для собственного согревания, а для согрева браги. Выпью, закурю папиросу "Огонек". Родинки, что я выжег увеличительным стеклом, не заживают. Валька мне помогал и сильно переживал - пахло паленым. А мне понравилось жечь себя тонким пучком солнечного света.
24.09.91. Последний день в Кавалерове. Собираю шмотки. Ящик с большой тыквой. Ящик с сахарницами, чайниками, масленками переложенными личными вещами и тремя книгами: Кафка, «Философия любви», Longmen. Ящик с гвоздями и камнями - родонит, руда с Дальнего, инструменты и пр. Ящик с маленькой красивой тыквой, сушеной сливой, учебник а/я, противорадикултный пояс, сборник зарубежной литературы. Ящик с банками лимонника. С собой везу 12 шт. красной рыбы, купленной в магазине, саженцы маньчжурской вишни, жимолости и лимонника. Чемодан, мой любимый драный маленький чемодан, остался пустым. Надо забить ящики и сходить на двор. Очень хочется.
13.10.91. Кончилась эра мелкого почерка. Началась эра Марины. Она скоро кончится, но мне хватит. Монтень - философствование это подготовка к смерти. Я почти готов. Почти - потому что жизнь прекрасна неисчерпаемостью. Но жадность до нее уходит. Марина благодарна мне за любовь и за то, что я ее ни перед кем не скрываю и все. Завтра жду одного - ее звонка. В прошлый четверг она взяла меня к себе. У меня был коньяк Самтрест, лосось в банке, фрукты, цветы, грязное белье. Ничего не получилось, ни днем, ни утром. Она была прекрасна, я сто лет не лежал в постели с запахом фиалки с любимой женщиной.
22.10.91. С каждым днем мне не хватает ее все больше и больше. Сегодня надавили одиночество и чувство бренности. Почудилось - я у нее, входит муж со страшными глазами - боль, негодование, обида... Я, глядя в эти глаза: - Господи, как ты меня напугал... Мне досталось и тебе осталось.
Шел от Марины (был у нее в кабинете) встретил Галю Румянцеву. Она мне нравится. Я мог бы любить их одновременно - такие разные. Вот странно! Мне нравится смотреть на Марину, спать с ней. Мне нравится, как она это делает. Это моя женщина. Но Галя - загадка, там далеко, за строгим взглядом, полным невысказанного страдания. Со мной не здоровается, видимо, Ася Михайловна, с которой я поделился как-то (нравится, сказал, очень хороша) ей что-то рассказала. Встречаюсь с Галей преимущественно на профкоме. Но достаточно о ней - я увлечен Мариной. Как хочется обнять ее...
27.10.91. Она у меня в голове, внутри, вокруг. Я не могу быть рассудительным, не могу достичь ее и обрести как обычную женщину. Я так люблю, что не способен на отчаяние и половой акт. Все есть, пока она смотрит в мои глаза и позволят прикасаться к своему телу... Мне 40, я потрепан, все знаю и все понимаю. Пытаюсь исчерпать этот мир. Или он исчерпывает себя во мне. Зачем я это пишу? Чтобы доказать себе, что я счастлив. Я так торопился себя исчерпать, что исчерпывал не там и не так. Жадность. Она во всем. Абсурд вошел в меня еще до Камю. Я читаю его трудно перевариваемые строки и все понимаю ( как на развалинах бабушкиной кибитки - все перевернуто бульдозером, все трудно угадываемое, но все так понятно). У человека абсурда нет "завтра"