Ох уж этот Ванька
Шрифт:
От поэтических размышлений завбиба отвлекают холод и Ванька. Ванька явно разочарован.
— На картинке он куда больше казался. И пушек на нем вовсе мало. Разве только, что из железа сделан!
4.
Дел у завбиба невпроворот, а тут какая-то тоска напала. Днем еще ничего, а по вечерам до того тоскливо и муторно становится, что стихи писать не хочется. Хватко задуманную поэму «Я на полюсе» (запасной заголовок — «Разговор с Полярной звездой») из-за недостатка творческого пороха пришлось сжечь. «Баллада о старом корабле» окунулась
— Завбиб, тебе дюже жрать охота?
Еще бы не охота! Тыловой паек стал такой, что прожить проживешь, а досыта не наешься. Особенно донимает голодная тоска после ужина: треть котелка жидкого кулеша только обманывает. Поешь, а через полчаса кишка кишке снова сказку про кашку сказывает.
Строевикам в ротах лучше. Они ходят командами на разгрузку и погрузку леса и на работу в порту. За физический труд полагается добавок: двести граммов хлеба, немного сахару, в ротный котел закладывается больше жиров и рыбы. Кое-кто ухитряется подрабатывать натурой на стороне.
Завбиб и Ванька наравне с писарями, музыкантами, санитарами околотка отнесены к нестроевикам. В доказательство справедливости такого порядка и этой обездоленной категории добровольно причислил себя комиссар Сидоров.
— Отпусти меня завтра до обеда,—просится у завбиба Ванька.
— Зачем?
— Насчет жратвы промыслю.
— Где ты ее возьмешь?
— А это что?
Ванька показывает на топор. С полминуты поколебавшись, завбиб соглашается.
На другой день к полудню Ванька возвращается с вещевым мешком, на четверть наполненным картофелем.
До чего же вкусен картофель, испеченный в печке! Разломишь сморщенную, слегка подгоревшую картофелину, так и пахнёт от ее рыхлой белой серединки ароматным дымком! И нет к тому кушанью лучшей приправы, чем крупная серая соль-бузун!
Ванька степенно, как приличествует удачливому добытчику, рассказывает о подробностях похода:
— Тетка одна зазвала меня дрова ей поколоть... Прихожу, а соседка ейная давай надо мной насмешничать: «Кого
привела? Разве такой сопляк управится?..» Ну, я ей и показал «сопляка»!.. У хозяйки лежал во дворе комель березовый пудов на восемь весу. Лет двадцать лежал, потому что хозяин его осилить не мог. Так я с него и начал... Разобрался, с какого конца зайти сподручнее, и пошел че-
сать!.. С пятого удара развалил! Топор-то ладный...
Завбибу до краски в лице стыдно есть Ванькин картофель. Но что поделаешь, если рука сама так и тянется? Ванька завбибовской стыдливости не понимает, даже не замечает. Подбрасывает в жар новый десяток картофелин.
— Жми, завбиб! На сытое брюхо, ух ты, как спать будем!.. А в понедельник вместе промышлять пойдем, ладно? Соседка, какая меня сопляком обозвала, напросилась, чтобы я ей полторы сажени попилил и поколол. Пила у нее есть. Поглядел я ее. Если развести да поточить маленько,— сойдет... Дело стоящее: вещевой мешок картошки, творогу и шанежек посулила.
В понедельник библиотека закрыта, и завбиб с энтузиазмом принимает предложение.
— Вот и ладно! — говорит Ванька.— Я ей так и обещал: приду не один, а с помощником...
В понедельник завбиб возвращается из отхода с горящими на руках мозолями, но зато с чистой совестью. В набитом
Зашел как-то вечером в библиотеку военкЛи, а там идет пир-пироваиьице, почестный стол. Чего на том столе нет: тут и картошка с алгеброй и морковные шанежки с геометрией и морковый чай со стихами...
Узнав, откуда взялась такая роскошь, военком покосился на завбиба.
— Ну-ка, покажи руки!
Завбиб показал. Руки были заветренные, шершавые, в ссадинах и неподдельных, успевших затвердеть мозолях. Собирался военком его попрекнуть, но не вышло.
5.
В полку народ самый разный, со всех концов матушки-России. Кроме северян — архангельцев, вологодцев, вятских— есть здесь и рязанцы, и тамбовцы, и саратовцы, и казанские татары. Наравне со «стариками» (иной всю не-
мсцкую воину в окопах провел) в полк поступает и молодое пополнение, но тон казарменному быту задают многоопытные фронтовики. По утрам во взводах идет раздача хлебных пайков. Наторевшие хлеборезы навострились так делить, что пайку от пайки не отличишь, но, по старому обычаю, все решает жребий. Один пайку берет, другой, отвернувшись, по списку вычитывает:
— Кому?
— Петухову.
— Кому?
— Юфтереву.
— Кому?
— Зворыкину.
Посмотреть со стороны — лишняя потеря времени. Но не зря такой обычай повелся. Недовольных никогда не оказывается: если что и не так, пеняй не на товарища, а на жребий. Большое дело — хлебная пайка, но товарищеская спайка во сто крат дороже!
Днем, кроме дневальных, в ротах никого нет, но и тогда можно безошибочно разобраться, кто где живет. Постельные принадлежности «стариков» тщательно прибраны. Возле каждого аккуратно скатанного матраца стоит самодельный сундучок с висячим замком. По размерам замков и самих сундучков нетрудно определить уровень хозяйственности владельцев. Впрочем, содержимое сундучков довольно однообразно. В каждом найдется пара, а то и две пары запасных портянок, лоскутки для заплаток и пуговицы от гимнастерок и шаровар (иглу с вложенной в нее аршинной ниткой хозяин в предвидении аварии носит вколотой в подкладку фуражки или папахи). Тут же в сундучке запас табака, старые газеты, письма из дома, мыло. Табак и мыло в одном углу, в другом — продовольственный запас: мешочек с сухарями, а у кого нет — сбереженный на ужин кусок хлеба и завернутая в тряпочку соль.
Кое-кто из «стариков» в великой тайне от соседей (узнают засмеют!) на самом донышке укладки держит тщательно завернутые маленькие иконы, чаще всего — Георгия Победоносца и Николы-угодника. Еще старательнее наградные кресты и медали попрятаны. Три года назад, в семнадцатом году, следовало царские награды выбросить, но не у всякого рука налегла: не царский подарок дорог, а память о пролитой крови, о пропавших на фронте годах... А вот фотографии, у кого есть, те на сахмое видное место — к внут-