Ох уж этот Ванька

Шубин Алексей Иванович

— Погоди, куда ты?—остановил его военком.

— Вы... вы и есть комиссар Сидоров?

— Я.

— Тогда вы не тот!

Военком был некрасив, знал об этом, даже иной раз, когда желал «нагнать

страху» (это удавалось только в отношении новичков, не успевших его узнать), умел извлекать пользу из своей, как он выражался, «мордономии», но в данном случае он нагонять страх не хотел и поэтому улыбнулся.

— Ошибка у тебя, юнец, вышла. Нашего брата, Сидоровых, как собак нерезаных.

— Тот Сидоров тоже военком...

В Архангельском гарнизоне другого комиссара Сидорова не было, но за всю Красную Армию поручиться было невозможно.

— Ты кем ему доводишься? Родственником?

— Учеником... Когда он у нас в Сибири, на Горелом погосте, в ссылке жил, так три года меня учил. Даже больше.

— Он в ссылке был? Как его звать?

— Петром Федоровичем.

— Петр Сидоров?.. Слышал про такого... Так тот — старый большевик! Он чуть \и не военкомдивом в прошлом году на Южном фронте был...

В военкомовский кабинет уже пробирались ранние осенние сумерки, и получилось очень кстати, что писарь принес и поставил на стол зажженную керосиновую лампу.

— Чего ты, парень, стоишь? Садись на стул.

Подросток осторожно присел на край махорочного ящика. Желтоватый свет упал ему на лицо, и военком сразу понял, что путь от Горелого погоста до Архангельска был нелегок.

— Как ты сюда добрался?

— До Тюмени — на баржах, потом — поездами... Когда как ехаВ Вятке меня с сыпняком сняли, в госпиталь положили Там. в госпитале, и услышал, что военком Сидоров в Архангельске. Вот и приехал. Трое суток ехал, сегодня четвертые... С товарняка на товарняк перелезал, какой скорее пойдет... Еще через реку перебраться трудно было. Всю ночь сидел, пароход «Москву» ждал... И вовсе зря ждал, потому что без билета не посадили... Переплывать пришлось.

Военкому показалось, что он ослышался. Переправляться через Северную Двину вплавь в октябре, да еще после только что перенесенного тифа — на такое способен не каждый! Даже мысль мелькнула: не бредит ли парень. Протянул руку, пощупал лоб гостя, но жара не обнаружил.

Заметив тревогу военкома, подросток пояснил:

— Это ничего, что переплывать... Обь в два раза шире, а когда нужно было, сколько раз переплывал. И еще ладно, что доска на берегу сыскалась, чтобы одежу и мешок положить...

Многосуточная усталость, перенесенная болезнь, голод, пережитое страшное разочарование, наконец, напряжение от разговора сделали свое дело. Ресницы подростка опустились, под его глазами легла недетская черная тень.

Военком Сидоров был добр простой деятельной добротой рабочего человека, знавшего, видевшего и понимавшего человеческую нужду всех степеней, во всем ее многообразии.

— Посиди здесь маленько, я сейчас приду,— деловито сказал он и торопливо вышел.

Разыскать штабного вестового и настропалить его было

делом нескольких минут.

— Лети экстренным электрическим чертометом в каптерку! Отдашь записку, принесешь пайку хлеба и сахару. Погоди,

я еще допишу. Там у него в энзе американская сгущенка осталась, так одну банку возьмешь... Потом — на кухню. Чтобы супу на здорового мужика налили...

Поспешив в кабинет, военком застал гостя в той же позе унылого окостенения. Однако при приближении военкома парнишка очнулся, поднялся, надел рваную, не по голове просторную папаху и, взяв неуклюжий по форме вещевой мешок, решительно шагнул к двери.

— Пошел я.

Военком загородил проход.

— Куда?

— Настоящего комиссара Сидорова искать!

При иных обстоятельствах такая фраза обидела бы военкома Сидорова, но сейчас он ее даже не заметил.

— Чудак человек — голова, два уха, и оба холодные! Где ты его сейчас искать будешь?

— Найду! Не смотрите, что я тощий, я сильный!

— Обожди, силач!.. Искать военкома Петра Сидорова

тебе. Когда найдем его, я тебе литер на проезд выпишу... Документы у тебя есть какие-нибудь?

Если что-либо и заставило подростка остановиться, то только явная доброта и сочувствие повстречавшегося на его пути человека.

Документ нашелся. Был он спрятан за пазуху, завернут в тряпочку, для еще большей сохранности вложен в само* дельный чехол из старой тетрадочной клеенки.

Пока вскрывались все эти оболочки, успел сработать экстренный чертомет. Искоса глянув на странного комиссарского гостя, вестовой поставил на стол дымящийся котелок с супом и положил принесенные из каптерки продукты.

Чтобы не отбивать у парня аппетит (впрочем, сделать это едва ли было возможно), военком взялся за чтение до* кумента.

7.

И умели же в старину — в первые годы революции — писать документы! Жаль, мало осталось их, этих документов! Возьмешь иной пожелтевший от времени листок, так и дохнет на тебя огненным ветром Октября. Что ни листок— страничка истории. Чего стоят по сравнению с ними наши датированные годами мира командировочные предписания, выписки из протоколов, характеристики! В меру грамотные и обстоятельные, всегда корректные по форме, они, конечно, выполняют свою важную роль, но... не слишком ли спокойны эти лишенные темперамента документы?

Листок, который держал в руках военком Сидоров, был великолепным образцом деловой литературы времен гражданской войны.

Прежде всего он был напечатан на машинке. Каким путем забрел «Ремингтон» в Нелюдненскую волость — одна из загадочных тайн истории материальной культуры, но тот факт, что из его регистра выпали буквы «о», «к», «м», «п», «у» и «ш», неоспоримо указывал на то, что его дальнее путешествие не было путем, усеянным розами. Недостающие буквы были заменены соответствующими знаками, сделанными от руки. Это уменьшало красоту документа, зато свидетельствовало о старательности его составителей. Очень четкая, видимо, совсем новая, печать, что скрепляла размашистую подпись председателя волисполкома, завершала дело, превращая листок, вырванный из тетради «в две косых линейки», в документ, решающий судьбу человека.