Ох уж этот Ванька
Шрифт:
— Глянь получше, видать с дороги телегу или нет?
Даже сам Ерпан не разглядел бы заехавшей в лес повозки!
— Теперь, значит, распрячь надо... Телегу здесь оставим, бурого на поводу поведем.
— Куда, тять, мы приехали-то?
— Куда? Когда на место придем, тогда узнаешь.
Было в голосе Киприана Ивановича что-то такое, что
заставило Ванькино сердце забиться в тревожном волнении.
— Тять... Ну, скажи-и...
— А ты никому не скажешь, где мы были?
— Вот крест святой!..
Никогда в жизни не крестился Ванька с таким вдохновенным усердием, как
— Рукой зря не маши, дело не шуточное: если про это кто узнает, большая беда будет.
— Про что «про это»?
— Про это самое, куда мы приехали.
— А куда?
— Не лотоши, а слушай. Помнишь, я тебе сказку про Голована рассказывал?
— Помню.
— Как Голован спасся?
— Все помню.
— Ну, мы и приехали в гости...
— К Головану?.. Или...
Киприан Иванович не дал Ваньке времени для догадки.
— Про Голована только сказка сложена, может, его вовсе никогда не было, а приехали мы с тобой сейчас в гости к Петру Федоровичу...
Так обрадовался Ванька, что даже удивиться позабыл. Показалось ему, что хмурая, мокрая тайга сразу посветлела и засмеялась, что все деревья вокруг закружились и в пляс пустились. Оно, конечно, показалось ему так не зря, Только если уж правду говорить, закружился и заплясал сам Ванька. Потом подпрыгнул и у Киприана Ивановича на шее повис.
— Живой, живой! Я так и знал, тятя, что он живой останется!
Шевельнулась от такой Ванькиной радости в душе Киприана Ивановича колючая родительская ревность.
Успокоил себя только когда подумал, что найдется в сыновьем сердце место для всех: для родителей—свое, для учителя —свое.
— Не хотел я поначалу тебя сюда везти, да сам Петр Федорович настоял, очень хотелось ему с тобой напоследок повидаться. Вроде поручительство за тебя дал, что ты никому не скажешь... Ерпан ему говорил, что уж очень ты о нем тоскуешь...
— Ерпан?!
— Кто ж еще больше? Наш секрет четырем ведом: двум в дьяконовском доме, мне да Ерпану.
— Да ведь Ерпан с полицейскими ходил Петра Федоровича искать!
— Ходил, потому что надо было, чтобы все поверили, будто Петр Федорович в самом деле в Черном озере утоп, и чтобы его вовсе искать перестали... Понял?.. Ерпан и уток для него стрелял, и ружье с пиджаком на нужном месте бросил, и деньги, какие с полицейских стребовал, Петру Федоровичу на дорогу отдал... Ну и я, конечно, подсоблял. А теперь мы с Ерпаном его на тайном месте в шалашике укрыли, чтобы никто подозрения не имел.
— Когда ты говорил, что на пасеку едешь, ты у Петра Федоровича бывал?
— Навещал. Опять же припас ему возил. Ерпан дичинкой его снабжает, я хлеб привожу, картошку, когда —
творог и масло... Погоди ты бежать, не торопись, не так еще близко.
Легко сказать «не торопись», но как не торопиться, когда ноги сами во всю прыть несут?
Но до убежища Петра Федоровича и впрямь оказалось
Бросил Ванька мешок и — к Петру Федоровичу. Хочет слово сказать и не может, только сопит.
— Чего ты сопишь, Иванушка?
Еще громче засопел Ванька, услышав знакомый голос.
— Мне, Петр Федорович, плакать хочется, а я не хочу,— шмыгая носом, торопливо ответил Ванька.
Вот и пойми после этого, чего человек хочет, чего не хочет!
Петр Федорович гладит Ваньку по мокрому картузу и очень серьезно отвечает:
—* Правильно, Иванушка! Лучше сопеть, чем плакать.
После таких слов Ванька перестает сопеть и полностью обретает дар слова.
— Ух ты, борода-то какая здоровая у вас выросла! Вроде как у тятьки, только не топором, а долотом.
По небольшому оврагу возле шалаша тек ручеек, вокруг росло много малины. И вообще место убежища Петра Федоровича было выбрано с таким старанием и толком, что Ванька тут же изъявил желание построить рядом другой шалаш и в нем поселиться.
– И очень огорчило его, когда такая мысль была отвергнута сначала Киприа-ном Ивановичем, потом самим Петром Федоровичем. И отвергли они ее правильно: не такой был Ванька парень, чтобы его хотя бы однодневное отсутствие осталось на погосте незамеченным. Опечалило его и другое — то, что совсем скоро, может быть завтра, Петр Федорович уедет отсюда... Надзор с пристаней был снят, и все зависело от Ерпана, обещавшего добыть для Петра Федоровича паспорт (что это за штука, Ванька не знал, но говорили о паспорте как о чем-то очень важном), и еще от какого-то
шкипера баржи, большого приятеля Ерпана, который обещал укрыть Петра Федоровича в трюме и доставить в город Тюмень, где была у Петра Федоровича какая-то «явка»...
Все разговоры шли при Ваньке. Как посадил Петр Федорович его рядом с собой, так и не отпустил. Потом они вдвоем остались, потому что Киприан Иванович взялся за устройство временного шалашика.
Целый вечер и почти половину ночи пробеседовал Петр Федорович с Ванькой. Уже посветлело в тайге, когда оба наконец заснули.
О чем они толковали? О многом, об очень многом! На долгие годы, на многие десятки лет остался в памяти Ваньки этот разговор. Начал бы автор его пересказывать, и жизни бы ему не хватило. А то еще хуже случилось бы: стал бы рассказывать своими словами и все испортил бы.
2.
Должно быть для того, чтобы не омрачать Ванькиной радости, дождь перестал, а за ночь небо успело очиститься. Только поднялось над тайгой солнышко, появился Ерпан с ружьем и убитыми утками.