Охота к перемене мест
Шрифт:
Все ближе порог Долгий, капитан все чаще сверялся с лоцией, для чего каждый раз доставал очки, снимал их и снова высматривал фарватер по-стариковски дальнозоркими глазами.
Варежка вызвалась читать лоцию, уточняя фарватер по ходу катера, — все равно торчит возле рулевого колеса. Капитан согласно кивнул.
— «Бакены часто сбиваются течением и уносятся со штатных мест. Следует критически относиться к положению знаков плавучей обстановки и ориентироваться в основном по береговым знакам и водоворотам...»
— «...При следовании вниз у траверза верхней части
— «...У Огородниковых камней удерживать катер в десяти метрах от левого берега, оставляя центры водоворота у правого борта...»
— «...Пройдя 200 метров от Огородниковых камней, идти по центрам водоворотов...»
— «...После того как по правому борту остались камни Сухари, Огородниковы камни, Филатовы камни, прижиматься ниже Антипкина камня к левому берегу...»
Ангарские утра встречали речников столь плотным туманом, что катер с наступлением темноты поставили на прикол и заночевали у острова Шаманского. И лишь когда развиднелось, двинулись дальше.
Приближался Ершовский порог, капитан становился все более молчаливым, сосредоточенным, все глубже надвигал на голову фуражку с крабом.
Он поднес зажигалку к сигарете, и Варежка заметила, что руки его слегка дрожат. Сделал две-три затяжки и бросил недокуренную сигарету.
Ершовский порог они услышали прежде, чем увидели гряду пенных камней. Судовой ход стал более сложным. Катер шастал от берега к берегу.
Позади осталась гора Кораблик, сказочно красивы ее очертания. Но Варежке некогда было любоваться Корабликом, она не отрывалась от лоции.
Все оглушительнее порог.
Наиболее опасный участок — Боярские ворота — миновали благополучно.
Скорость течения все больше. Хаотическое движение потока.
Испокон веков Ангара не знает здесь покоя. Вода подтачивает и шлифует торчащие из воды глыбы черного диабаза, не иссякают белые буруны. Варежке странно было представить себе, что эти камни тоже обретут вечный покой и будут илиться на дне будущего моря.
Едва Варежка успела подумать об этом, как катер стал непутево метаться, дергаться из стороны в сторону.
Самое страшное для рулевого — заметить вдруг, что руль тебя не слушается. Катер стал беспомощным на бурном потоке. Его завертело как щепку и ударило о подводный камень, раздался железный скрежет.
В эту минуту совсем неожиданным и новым смыслом наполнилось для Варежки старое присловье, которое с давних времен отказывало на Руси в гостеприимстве: вот бог, а вот порог...
Однажды накренился ее башенный кран, еще чуть — и опрокинулся бы, и она, в своем остекленном скворечнике, рухнула бы с краном заодно. Но и тогда она не застрашилась так сильно, не испытала такого гнетущего чувства беспомощности, как сейчас.
Капитан умело скрывал волнение. Он оставил неуправляемое колесо на попечение матроса, а сам помчался на корму — что с рулем? Оказалось, подводный камень сорвал трос рулевого управления с ролика. Капитану удалось заправить сорванный трос. Он стал за ожившее рулевое колесо, а матроса послал проверить: нет ли течи. Тот метнулся к трюму и спустя несколько минут поднялся, топоча по гулкому трапу.
— Обошлось, — доложил матрос.
— Хорошо обглядел, ощупал?
— Ну.
— А если точнее?
— Вмятина в днище. Течи нет.
— Не проплыли, а продрались через порог, — сказал капитан, недовольный собой и Ершовским порогом; он сдернул фуражку с крабом и вытер взмокший лоб.
А Варежка вместе с низменным страхом ощутила восторг перед силой стихии. Мелькнула несуразная мысль: остался ли след, хотя бы царапина от железа на камне диабазовой твердости? И шевельнулся ли этот камень, ударив катер, едва не пропоров ему днище?
Варежка вновь уставилась в лоцию. Вот-вот должны миновать камень Беляк, он останется правее судового хода. Если идешь по течению, Беляк едва виден, прикрыт слоем бурлящей воды, а таится всего на глубине каких-нибудь двадцати сантиметров.
Прошли Овечьи острова, прошли остров Тунгусский. Здесь скорость потока 22 километра в час, беспорядочные водовороты.
Но настала минута, когда и капитан, и матрос, и Варежка вздохнули с облегчением. Пронесло!
Капитан улыбнулся Варежке. Он рассказал о происшествии, какое случилось здесь в начале месяца. Двое рыбаков заснули, крепко выпивши, в лодке с выключенным мотором. Лодку понесло вниз по течению, а дело было километрах в пяти выше Ершовского порога. По берегу бежали люди, орали, стреляли из ружей — никакого впечатления, слишком много было выпито. Пологий берег кончился, впереди крутая скала. И бегущая, орущая толпа отстала. Обоих рыбаков уже оплакивали дома, а они тем временем проспались, очухались, протерли глаза.
Что за чертовщина? Сколько ни всматривались в берег — не могли определить, где находятся, совершенно незнакомые места. Однако изрядно они удивились, узнав, что оказались ниже Ершовского порога. Как их лодка пронеслась невредимо меж камней, осталось вечной загадкой.
Стих гул порога за кормой.
И только железный скрежет, с каким катер проелозил днищем по подводному камню, все еще слышался Варежке.
36
Дома-домишки закопчены дымом ушедших в небытие паровозов. Они коптили здесь без малого сто лет, прежде чем над рельсами протянули провода, поставили мачты и дорога перешла на электротягу.
Со времен Некрасова на железной дороге пыхтели, тужились, надрывались паровозы, и в поселке навечно прижился запах транзитной копоти.
За поселком сразу подъем, и не трудно догадаться, что на этом участке пути кочегары исстари шуровали топки, подбрасывали уголь и трубы дымили на всю железку. Наверное, золы хватало, чтобы удобрить огороды и палисадники. Копоть въелась в бревенчатые стены, ворота, калитки, ставни с резьбой.
Палисадники огорожены почерневшими дощечками: бывшая вагонная обшивка. Банька на задах сложена из бывших телеграфных столбов. Старые шпалы пошли на столбы изгороди. Посреди улочки валяются вагонные скаты, полузасыпанные землей, заросшие бурьяном, ржавые.