Охота к перемене мест
Шрифт:
— А не знаете, в чьей она бригаде?
Повар пожал плечами, крикнул что-то в глубину тамбура, подождал ответа и сказал сочувственно:
— Ни одна кухонная душа не знает.
Шестаков грустно посмотрел вслед ушедшему поезду.
Кто знает, сколько суток придется проторчать на этой Хвойной. Надо поискать себе крышу, а крыш этих в пристанционном поселке всего с десяток.
Хорошо — ночи короткие, темнеет поздно, успеет обойти поселок засветло.
35
Из Иркутска до Братска Варежка летела с Андреем Константиновичем Княжичем, их места оказались рядом, и отзаседали они сессию облисполкома тоже в близком соседстве.
Ей нравилось, что Княжич, директор крупнейшей в мире гидростанции, образованнейший человек, специалист с международным именем, чужд поддельного демократизма, каким некоторые маскируют глубоко запрятанную душевную небрежность.
Нельзя сказать, что Княжич держался с ней, с крановщицей на равных. Но превосходство его не должностное, вызвано не учеными степенями, это превосходство — возрастное; все-таки Варя Белых годится ему в дочери.
Шла бы на сессии мудреная речь о генераторах, турбинах и миллиардах киловатт-часов, выступал бы Княжич в ореоле своего научно-технического авторитета, он бы, возможно, и не завязал разговора со своей соседкой по залу заседаний.
Но сессия обсуждала вопросы городского благоустройства. Княжич слышал острое, дельное выступление депутата Белых, похвалил ее.
Подлетали к Братску, пассажиры Як-40 уже пристегнулись ремнями, Варежка увидела в иллюминаторе и показала Андрею Константиновичу перекошенную виражом плотину и гидростанцию.
Она обмолвилась, что у них в тресте перебои с монтажом, запаздывают конструкции для горно-обогатительной фабрики. Сразу после сессии она уйдет в отпуск. Нужно помочь бабушке перебраться в город, скоро ее деревня скроется под водой. Бабушка уже приезжала в Приангарск, жила, но не прижилась. Варежка отдала комнату семейной подруге и перебралась в общежитие, а после этого бабушка попросилась: «Возьми меня». Теперь придется заново хлопотать о жилье на двоих. Но прежде собирается съездить в Подъеланку.
— Успеете еще, Варвара Петровна, наездиться в машинах через тайгу. Успеете не раз слетать в Усть-Илимск на самолете, на вертолете. А сейчас плывите по Ангаре. Мой катер на ходу. Капитан надежный, с ним и Ершовский порог не страшен. Ведь последнее лето! В следующем году вы уж не увидите Ангару в среднем ее течении...
Жаль, наше управление туризма такое безынициативное. Надо было организовать прощание с Ангарой, сотни, сотни экскурсий! Пусть полюбуются напоследок, останется счастливая зарубка в памяти... Да, — сказал Княжич после раздумья, — затопление таких деревень, где дети до сих пор готовят уроки при керосиновой лампе, при свечах, деревень, где еще не изобретены радиоприемник, электродоилка, сепаратор, холодильник, деревень, лишенных многих жизненных благ, — оправдано и нравственно.
Варежка согласно кивнула. Неподалеку от бабушкиной Подъеланки в деревне Пашино тарахтел движок, но до того слабосильный... Или деревенским школьникам уроки учить при керосиновом освещении, или на скотном дворе доить коров в полутьме. А все тусклые лампочки движок прокормить не мог, силенок не хватало.
— Дикая природа, — продолжал Княжич, — должна принести себя в жертву людям, избавить их от идиотизма деревенской жизни. Цель так же прекрасна, как была прекрасна погибшая под водой природа. Но если со дна водохранилища не успеют вырубить лес, это будет безнравственно и в отношении деревьев, и в отношении рыб, и в отношении жителей, которые останутся жить на берегах будущего моря. Ничто безнравственное не может почитаться полезным. Здесь я солидарен с философами древности. И противопоставлять нравственное, прекрасное полезному — величайшее заблуждение.
Попрощались на аэродроме, Княжич записал ей в книжечку свои телефоны — служебный и домашний. Надо предварительно созвониться, чтобы за ней забронировали один из двух диванов на катере. Ну а на гостеприимство броня не нужна...
Директорский катер отчалил от пристани в сотне метров ниже плотины, где не умолкает рабочий гул водопада.
Вода, только что изрубленная, искромсанная, изрезанная, иссеченная лопатками турбин, вырывается здесь на свободу и низвергается в белом кипении.
Водопад заглушал и мотор катера, готового в путь-дорогу, и последние команды капитана перед отплытием.
Катер вел многоопытный капитан, он приветливо встретил Варежку, разрешил ей стоять в рубке; видимо, Княжич сказал по ее адресу какие-то заботливые слова.
Ну а потом, как-никак — советская власть, у нее на куртке квадратный красно-синий значок депутата областного Совета.
Ангара бестревожно текла в величественных берегах, но нет-нет да и показывались приметы ее беспокойного будущего.
Проплыла навстречу баржа, груженная землей. Чернозем везли в Братск с огородов, подлежащих затоплению. Братск озеленяют, и саженцам нужен чернозем.
Плывет огромный стог сена, баржу под ним не сразу увидишь.
Неподалеку от того места, где в Ангару впадает ее левый приток Вихоревка, притулилась к берегу баржа на буксире. Грузили, разобрав по бревнам, старую-престарую мельницу с жерновами из срезов вековой лиственницы. Капитан напомнил, что на этом ручье, ниспадающем с горного кряжа, некогда крутились колеса одиннадцати мельничек, одна выше другой.
То необозримая тайга, то Ангара зажата крутыми скалами. Скалы поросли вековыми соснами, с катера они кажутся молодым подлеском.
Варежка подолгу не уходила с палубы. И уже не раз пожалела, что этими обреченными пейзажами вместе с нею не любуется Шестаков.
Правильно говорит Антидюринг, человек не может испытать полного наслаждения, удовольствия, не разделив его ни с кем; и какой-нибудь отшельник, живущий в пустыне или в тайге, не может быть по-настоящему счастлив.
Грустно прощаться с первозданной красотой реки и берегов, которые безвозвратно исчезнут вскоре с лица земли, и красота эта никогда не оживет ни для тебя, ни для кого другого.