Охота как образ жизни. Сборник рассказов
Шрифт:
– Если я за этим сопливым поколением полы мою, да горшки споласкиваю, так что, и курице башку не имею права оторвать? Она же, стерва, парить удумала. Яйца нести надо, а она парить. Я её тоже в бочке купала, потом полдня под тазиком сидела, – в тюрьме. А на завтра опять заквохтала. Вот и получила.
Повернулась, и ушла домой, даже дверью хлопнула. Обиделась.Егор ещё долго сидел, тихонько поглаживал щенят. Что-то бормотал себе под нос:
– Голиков просил щенка от Ветки, и Лукса, уж не первый год ходит. А что с них за щенка возьмёшь? Так, по мелочам. А собака вырастет, – работать, как мать, станет. Нет. Природу надо беречь. Им только волю дай, – всё готовы переловить, тайга пустой останется. Сволочи!
Собаки, Ветка и Палкан, так и стояли с натянутыми цепками, напряжённо наблюдали за хозяином. Ветка чуть шевельнула опущенным хвостом, виновато улыбнулась, когда Егор поднялся и прошёл под сарай. Вернулся он с мешком.
– Нет. Ветка, она одна, на всю деревню. Щенка им, ещё чего.
Аккуратно сложил щенят в мешок, туда же хотел сунуть осколяпок кирпича, но тот был таким ровным, почти новым. Положил осколяпок обратно, под крыльцо. Завязал мешок шнурком, который вынул из кармана.
Закинул пискнувший мешок на плечо, вразвалочку зашагал по огороду, к заднему пряслу. Ветка рванула цепь, взвыла коротко. Палкан утробно заворчал, нервно заходил по вытоптанному кругу.
Сразу за огородом, в десяти шагах, шелестит по камешнику хрустальной чистоты ручей. Это он сейчас, летом, ручей, а весной о-го-го! До самого прясла добирается, превращается в речку. Если бы не те весенние разливы, Егор бы давно уж пригородил пустующий клочок земли. А так, – пустая работа.
Подошёл к воде, – ласково глянул кругом. Заметил недалеко, зацепившийся за куст ракиты клочок целлофана.
– Ну, сволочи! Ну, как тут спокойно жизнь прожить, – не берегут природу! Чисто вандалы!
Смачно хрюкнув носом, Егор харкнул почти на середину ручья, зашёл на мелководье. Под противоположным берегом, под нависшим таловым кустом ещё с весны, тем, сильным течением, была вымыта ямка. Течение там будто тормозилось, закручивалось в обратную сторону, кружило.
– Как же это было в том году? Вроде, вытряхивал. Или с мешком? Так мешков не напасешься.
Неловко размахнувшись, Егор бросил в сторону углубления мешок, который, не долетев до места, плюхнулся на отмель и запищал на разные голоса.
– Ну, суки, разорались…
Он торопливо шагнул дальше и, отпихнув сапогом, злополучный груз ближе к яме, наступил на него. В сапог затекла вода и Егор, почувствовав обжигающий холодок, отдёрнул ногу. Мешок всплыл и, издавая жалобные писки, стал кружить под кустом, увлекаемый течением.
Сквозь намокшую мешковину было отчётливо видно, как щенки барахтаются, лезут друг на друга, царапают материю своими едва проклюнувшимися коготками. Жалобный писк прерывался чиханьями, фырканьем.
Выбравшись на берег, Егор опасливо глянул по сторонам, – не видит ли кто, выдернул из прясла жердь, снова шагнул в ручей.
Писк прекратился. Из омута, по течению, потекли струйки мелких пузырьков. Их становилось всё меньше, меньше…
Отчаянно выла Ветка, да Палкан басисто бухал на всю округу, будто медведя прижал к выворотню. Звенели цепи.
Ещё придержал. Чуть убрал жердь, чтобы убедиться, что больше не всплывают. Всё было спокойно, если не считать воя во дворе. Стал жердью вылавливать мешок, – жалко бросать. Не получалось. Или зацепился там за корягу, или отнесло уже, – пропала вещь.
Приладив жердь на место, присел на травку, закурил. Вальша охаживала кобеля, проскальзывали и крепкие выражения.
– Вот, не культурная. А с детьми работает.
Дым приятно щекотал в носу. Хрустальной чистоты влага шуршала у ног. Ласковый летний жар разморил душу.
– Хорошо.… Жить хорошо….
Погоня
Территория промхоза охватывает поймы двух независимых друг от друга рек. Огромных и красивых. Красивых, каждой по-своему. Одна, – Киренга, питается с гор и несет чистые и прозрачные воды, она будто даже строга и значима как классная дама в день экзамена.
А Ханда пополняется болотами, воды ее желтые, настоянные на кореньях множества различных растений. Двигаются эти воды медленно, вальяжно, кажется, что они и вовсе могут остановиться, но статус реки обязывает, и посему движение все же есть, умудренное, важное, вечное…
Болотная река Ханда безобразно извилиста и, если смотреть сверху, с вертолета, то просто диву даешься: как же она сама не путается в своем русле, вся пойма изрисована завитушками, загогулинами и прочими узорами.
Совсем не сравнить со строгой, в большинстве своем прямолинейной и торопливой Киренгой.
Но природа распорядилась так, что они, в конце концов, встретились. Даже будто бы шарахнулись друг от друга, наделав в месте слияния массу проток и островов, но, убедившись, что противиться бесполезно, что надо как-то мириться, осторожно соединили воды и покатили их в одном русле, но, прижавшись к разным берегам, боясь встретиться взглядами, и нервно вздрагивая оттого, что приходится соприкасаться в середине русла. Но и там граница прослеживалась еще долго, еще несколько километров можно было четко отличить воды Ханды от прозрачных потоков Киренги.
Но вот за очередным поворотом весело расплескались на шиверном перекате и не заметили даже, как влились одна в другую, а, перепутавшись, здесь же уравнялись, породнились и дальше уже устремились, удвоив все свои лучшие качества. А воды уже несли столько, что и буксирные баржи поднимали без особого труда.
Весной же, по большой воде, до районного центра заходили и более значимые речные суда, – завозили все необходимое для обеспечения жизни северного района. Даже солярку и бензин завозили водой.