Охота на Аделайн
Шрифт:
Мои зубы щелкают. Так что, возможно, он прав.
«Ты смелая. Невероятно храбрая и чертова выжившая, и это восхитительно, черт возьми. Ты не представляешь, как я горжусь тобой. Но ты также импульсивна и реактивна, и я отказываюсь потерять тебя снова, ты меня слышишь? я не буду. Это означает, что ты должна слушать меня, и ты не можете пойти и заняться своими делами, потому что ты думаешь, что помогаешь. Мы команда, детка. Понятно?"
Я жую губу, обдумывая это. Если я чему-то и научился, так это тому, что я не в восторге
— Я понимаю, — соглашаюсь я. «Я не собираюсь притворяться, что я большой плохой
волк… пока.
Его ответная ухмылка предполагает, что он большой плохой волк, и, честно говоря, я должна согласиться.
Но я этого не признаю. Его голова взорвется, и тогда мне нужно будет воткнуть нож ему в лицо, чтобы лопнуть его непомерное эго.
777
— Целься в яремную вену, а не в ухо, детка, — терпеливо инструктирует Зейд. В любом случае, это действует мне на нервы, и я на волосок от того, чтобы вместо этого направить нож на него. — Поправь ноги… — Он осторожно отбрасывает одну из них назад. «Ты неуравновешена и неправильно держите нож».
С тех пор, как я начал тренироваться с Зейдом три недели назад, я стала лучше, но этого недостаточно. Этого никогда не происходит.
Передо мной желатиновый манекен с бесчисленными следами от ударов, большинство из которых далеко от того места, куда я должа была наносить удары.
В моей голове проносится вереница людей, представляющих каждого на месте манекена. По большей части это помогает, но потом я замираю, вспоминая безжизненное тело Сидни подо мной или ощущение ножа, перерезавшего горло Джерри.
Когти, погруженные в чувство вины, держат меня в удушающем захвате, и я все больше разочаровываюсь в себе. С ним. Я не такой, как он. Я не могу просто убить кого-то и… смириться с этим.
Я резко разворачиваюсь, стреляя в него кинжалами глазами, а не руками.
«Ты так не извиняешься за то, что сделал. Для скольких человек ты убил. Как ты с этим справляешься?»
— А почему бы и нет? — бросает он вызов, наклонив голову с веселой ухмылкой.
Я бы сказал, что он выглядит как милый щенок, но это было бы ложью. Он выглядит как злобный зверь, который слишком долго сидел взаперти и прожорлив. Для меня, в частности.
– Не знаю... мораль? Я говорю, как будто ответ очевиден. Потому что это так.
"Чувство вины? Угрызение совести?"
«Те самые люди, которых ты хотиш убить, являются отцами-основателями общественной морали. Я убил их надежды на меня, а затем перерезал им глотки, чтобы показать им, что они никогда не будут меня контролировать. Они будут отвечать только за свои преступления, и я не против быть палачом. Если ты не хочешь этого делать, т...
Я взмахиваю рукой в воздухе, отсекая его. «Не делай этого. Не дай мне выхода».
«Это не выход, это вариант. Я хочу, чтобы ты делала все, что в твоих силах, Адди. Если
«Я не знаю, как принять это, Заде. Я чувствую, что оправдываю убийство».
— Точно так же, как я «оправдал» твое преследование? Он заключает это слово в кавычки, потому что мы оба знаем, что Зейд прекрасно понимал, что он делает, и насколько это неправильно.
«Вонзить пистолет в эту киску и заставить тебя кончить повсюду? Или все остальные разы, когда ты говорил мне «нет», и я все равно делал это?» он летит назад. Румянец на моих щеках усиливается, а лицо горит от воспоминания об этом дурацком пистолете. «Знал ли я, что это неправильно? Конечно. Но это явно не помешало мне это сделать. Тебе нужно выяснить свою мораль и то, с чем ты согласна жить. Не то, чему тебя учил, а то, что ты чувствуеш нутром».
— Значит, преследование и нападение на меня записано в твоей книге морали?
— Нет, — говорит он, его улыбка становится шире. «Я был одержим тобой с
момент, когда я увидел тебя. Все те темные, извращенные эмоции, которые я испытывал, были самой грубой формой того, кто я есть. Я принял решение показать вам это вместо того, чтобы скрывать. Я никогда не утверждал, что я хороший человек, мышонок, и я решил, что с этим можно жить. Точно так же, как убить кучку педофилов и торговцев людьми».
«Я почти уверен, что люди, которых ты убивал, говорят себе то же самое, что и ты, чтобы помочь им уснуть по ночам», — сухо комментирую я.
— Я уверен, что знают, — легко соглашается он, делая шаг ко мне. У меня перехватывает дыхание, но я стою на своем, даже когда его голос греховно становится ниже: «И я уверен, что есть много тех, кто утверждает, что они хорошие и честные, и что они были бы готовы убить меня за мои преступления против тебя. Но в этом разница. Я никогда не делал таких заявлений».
Румянец заливает мое лицо, согревая щеки под его пристальным взглядом.
«По-твоему, так просто быть… плохим».
«У меня было много практики».
Он вызывает больше вопросов. Я закатываю глаза , мой пульс бьется беспорядочно, набравшись смелости, чтобы задать вопрос на кончике языка.
Я боюсь того, что может случиться, когда я это сделаю.
Я уже объяснял Зейду , что мне потребуется время, чтобы привыкнуть к некоторым вещам в нем. И теперь, когда я прошла через то что прошла... все эти старые чувства всплывают на поверхность. Не ненависть или желание уйти, а принятие и понимание его противоречий и искаженной морали.