Охота на Аделайн
Шрифт:
К третьему часу я тяжело дышу, по лицу и спине течет пот, и я чувствую прилив сил.
Когда я снова смотрю на Зейда, мне кажется, что я смотрю на него с другой стороны. Интересно, видит ли он меня по-другому, и сможет ли он отпустить то, кем я была раньше, и полюбит человека, которым я стала.
***
«Аделина, мне кажется, что этот дом оказывает давление на твое психическое здоровье», — мама. объявляет с окончательным видом, стряхивая воображаемую ворсинку с ее джинсов Calvin Klein. Я не очень часто вижу ее даже в чем-то другом, кроме платья,
Я чувствую себя такой особенном.
"Почему ты это сказала?" — спрашиваю я монотонным и чертовски заинтересованным голосом.
Я качаюсь в кресле Джиджи, глядя на мрачный пейзаж. Сегодня гроза, и окна запотело от дождя. Я наклоняю голову, довольно уверенно
Я вижу отпечаток руки на окне.
Помимо жуткой руки, сидение здесь вызывает чувство комфорта и ностальгии. Где другая версия меня смотрела бы в окно, моя тень скрывалась в темноте и наблюдала за мной. Где я ненавидела бы каждую секунду этого, но я боролась с фактом, не зная, ненавидела ли я это, потому что я был напугана, или я ненавидела это, потому что мне это нравилось.
«Дорогая, ты видела круги под глазами? Вы вряд ли можешь пропустить их. Они очень темные. И в твой день рождения, не меньше».
Это моя мама . Заботливая. Обеспокоенная. И, честно говоря, это чертовски утомительно. Она изо всех сил старалась… ну, не знаю, починить со мной что-нибудь или что-то в этом роде, с тех пор, как я вернулся домой. Конечно, мой отец не заинтересован в том, чтобы присоединиться к ее усилиям, но я не могу найти в себе силы заботиться.
Похищение ее дочери, должно быть, заставило ее осознать кое-что о состоянии наших отношений и о том, насколько они были в руинах.
Чья это вина, я уверена, что у нее была бы другая реакция в зависимости от ее настроения.
Но она старается. Поэтому справедливо, что я стараюсь не выгонять ее из дома. На мой день рождения. Я уже измотана, и, кажется, мои темные круги уже видны.
Зейд разбудил меня и увидев свою спальню, увитую розами, и великолепный черный нож с пурпурной тесьмой по всей ручке. Я лучше справляюсь с ними, но работа еще не завершена, и его подарок был свидетельством его веры в меня.
Потом Дайя захотела позавтракать, а теперь мама пришла, и я готова вздремнуть. Люди все еще утомительны.
«Консилер все исправит».
— Может быть, тебе стоит снова остаться со мной. Уйти от этого…язычника… — фыркаю я, а затем смеюсь. Что-то в том, что моя мать называет Зейда язычником, просто… ну, смешно. Верно, но смешно.
Мать пялится на меня так, будто я сказала ей, что побрею голову налысо и проживу остаток жизни в фургоне и куря кальян.
Звучит не так уж плохо, на самом деле. За исключением, может быть, облысевшей части.
Я кусаю губу, чтобы сдержать смех, и ухмыляюсь, а она только еще больше раздражается.
«Я не понимаю, как смешно жить с преступником, — бормочет она отворачиваясь с обиженным выражением лица.
— А если я преступник? Я спрашиваю.
Она вздыхает. — Аделина, если он принудил тебя
Я закатываю глаза. — Он меня ни к чему не принуждал, матушка, остынь. И у меня все хорошо. Действительно. Я пережила что-то травмирующее — очевидно — и спать мне не всегда легко».
Она ерзает на кожаном диване, собираясь сказать что-то еще, но я перебиваю ее. «А мне здесь хорошо. В поместье Парсонс.
Ее рот закрывается, а накрашенные розовым губы хмурятся. Я вздыхаю, укол вины пронзает меня в груди.
«Мама, я ценю твою заботу, правда. Но мне потребуется время, чтобы перестроиться и вернуться к нормальной жизни». Обычное произнесение этого слова похоже на проглатывание горсти ржавых гвоздей. Я никогда не буду нормальным. Я не думаю, что когда-либо была.
И если кто и мог это подтвердить, так это моя мать — женщина, которая большую часть жизни называла меня уродом.
На мгновение она замолкает, глядя на клетчатую плитку и теряясь в том, какой ураган просеивает ее череп и готов вырваться изо рта. Мне всегда казалось, что в ее голове бушуют бури, потому что ее слова всегда были чертовски разрушительными.
— Почему ты не рассказал мне о нем? — тихо спрашивает она. Она поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, ее кристально-голубые глаза полны боли. Я не могу решить, усугубляет ли это зрелище чувство вины или злит меня.
«Потому что вы никогда не давали мне почувствовать себя в достаточной безопасности, чтобы рассказать тебе что-либо», — прямо отвечаю я.
Ее горло работает, глотая эту горькую пилюлю.
— Почему… почему ты должна была чувствовать себя в безопасности, чтобы рассказать мне о нем, Адди? — спрашивает она, ее скульптурные брови хмурятся. — Я имею в виду, если бы он был… нормальным, это не должно было иметь большого значения. Если бы он был кем-то, кого ты встретила в книжном магазине, или на одном из ваших мероприятий, или даже в продуктовом магазине». Она делает паузу. — Зачем тебе нужно было чувствовать себя в безопасности?
Я закатываю губы и поворачиваюсь к окну.
— Адди, он причинил тебе боль?
Моя шея чуть не сломается от того, как быстро я поворачиваюсь к ней. «Нет, — говорю я.
строго, хотя это не совсем так.
Он сделал мне больно? Да, но не так, как она думает. Он никогда не тронет меня пальцем из-за гнева. Тип боли, которую доставляет Зейд, неортодоксален, и хотя какая-то часть меня всегда наслаждалась этим — это все еще причиняет боль.
Тем не менее, я жажду этого в любом случае.
"Почему?"
Я вздыхаю, размышляя о том, сколько я должен сказать. Он убивает людей, чтобы заработать на жизнь?
Слишком много. Он преследовал меня? 888 Никогда бы не пережила это, независимо от того, как
виноватой она себя чувствует.
Так что я просто соглашаюсь с правдой. Часть, которая не объявляет его психопатом с небольшой проблемой привязанности.
— Он спасает женщин и детей от торговли людьми, мама. Он очень глубоко вовлечен в этот темный уголок мира».