Охота на Елену Прекрасную, или Open-Air по-русски

Булатникова Дарья

А Крошка хорош…

Весит милая собачка килограммов семьдесят, морда, как и положено истинному боксеру, стильная – под приплюснутым носом выдается вперед нижняя челюсть с крокодильими зубами. Почему-то все начинают сразу таращиться на эти зубы, не замечая умильных карих глазок, в которых всегда один вопрос: «Что бы ещё сожрать?» Сожрать не в смысле поесть, хотя поесть псина тоже всегда готова, а в смысле погрызть и порвать. С появлением Крошки, Сонька сразу привыкла убирать обувь и одежду в самые недоступные места, и в её квартире воцарился спартанский порядок – всё, что раньше валялось, где попало, пес просто истребил.

Я сунула в зубы Крошки старый половик и он, наконец, отвязался

от моих тапок и блаженно повалился на землю, подставляя солнышку пятнистые бока. Шкура у псины удивительно похожа на выгоревшую замшу, обрызганную из грязной лужи проехавшей машиной. Просто крапчатый мустанг какой-то. А если учесть, что уши и хвост ему как беспородному в щенячестве никто не купировал, то экстерьер Крошки вгоняет в ступор и видавших виды собаководов. Сонька даже подумывала о выведении новой породы, вот только название пока придумать не смогла.

Что касается характера Крошки, то его можно охарактеризовать двумя словами: избалованный оболтус. И это притом, что с мозгами у этой собаки всё в порядке, соображает она моментально. Особенно, если это касается добычи соленых орешков или чужих тапок. Благодаря Сонькиному воспитанию, пес вырос патологически ласковым и, по-моему, даже не подозревает, что собака должна уметь кусаться. Впрочем, ему это и не нужно, одного вида вполне достаточно. Ленив Крошка просто до изумления, и готов всю жизнь провести, валяясь на диванах или где придется, лишь бы кормили и спать не мешали.

Я потащила подругу и её жениха в дом, на ходу предупреждая, что высота дверей в нем разная. И есть… Бац! Это Кеша подтвердил мои слова, треснувшись в полумраке лбом о косяк.

– А мне тут нравится! – провозгласила Сонька, озирая гостиную-столовую, в середине которой красовался наш знаменитый семейный круглый стол. Покупая новую мебель для городской квартиры, мы так и не решились его выкинуть, а вот теперь пригодился. На столе стояли вазочка с яблочными огрызками и наполовину растерзанный кекс, а у стола восседал папуля с чашкой остывшего кофе и газетой. Оставив гостей на попечение родителя, я всё же добралась до своей комнаты и наконец-то переоделась в нормальные шорты и майку.

По оживленным голосам, донесшимся снизу, я поняла, что проснулась мамуля. Её пробуждение означало начало нового дачного (зачеркнуто) трудового (зачеркнуто) каторжного дня. Хоть бы Аллочка поскорее вернулась – она научилась ловко управляться с «домной», и готовит вполне сносно. А я ненавижу возиться с кастрюльками. Так что готовить обед я соглашаюсь только в отсутствие невестки, потому что отношения с печью у мамули ещё хуже, чем у меня, и со дня приезда на дачу ей ни разу не удалось накормить нас неподгоревшими котлетами.

Ага, вот и шум мотора. Я высунулась в окошко, выходящее с лестницы во двор. Наш «форд» с трудом втиснулся в между забором и Сонькиной «ауди», к которой был прицеплен трейлер. Две фигурки в джинсовых комбинезонах и панамках выкатились из машины и тут же помчались к разнежившемуся на травке Крошке. Аллочка помахала мне рукой. Вернулись!

Энергии нашей мамули, когда она не спит, может позавидовать любой фокстерьер. Хотя никакому фокстерьеру не придет в голову загружать работой других и самому весь божий день метаться от одного исполнителя заданий к другому с проверками и дополнительными инструкциями. Так что поручение закупить у местных пейзан свежего молока, а по возможности и творога, сметаны, сливок, домашнего масла, яиц и куриных тушек, я восприняла с радостью. Гулять по Бляховке, это вам не пересаживать малину и крыжовник и не чистить желоб для стока воды. Тем более что за провиантом мы отправились с Сонькой и Кешей – гостей матушка пока не

решилась припахать к сельхозработам. Ничего, всё ещё впереди!

Сопровождаемые Борькиными чертыханьями по поводу уникальной колючести посадочного материала и радостным визгом вернувшихся в лоно семьи Васьки и Нюшки, мы вышли за калитку и отправились вниз по вихляющейся в лопухах дороге.

Деревенский пейзаж радовал своей живописностью. Улиц в Бляховке как таковых не было, постройки располагались, в зависимости от того, что стукнуло в голову их хозяевам. Кирпичные дома стояли поближе к реке (а как же – таскать уворованный кирпич от берега было лень!), а деревянные жались к лесу (по тому же принципу – чтобы бревна волочь недалеко). Географическим центром поселения был небольшой выгон, на котором паслись привязанные к колышкам теленок и три козы. Коров выгоняли на высохшую болотину, там трава была выше и сочнее. Однажды я насчитала там два десятка буренок, значит, молочные продукты у селян водились. Но уговорить их продать излишки было задачей непростой. То же самое было с курами – пернатой живности болталось по Бляховке немалое количество – и куры, и утки, и белые надменные гуси. Но вот чтобы забить и продать – ни-ни. Местное население оправдывало свою репутацию нелюдимого и зловредного. Стыдно сказать, но кур мы привозили из города, в целлофановых пакетах.

Итак, мы шли по дороге. Кеша деликатно вышагивал по одной колее, а мы с Сонькой делили вторую. Ведь мне нужно было рассказать подруге о том, как я обнаружила хладный тру… вернее, тяжело раненого Алекса Броуди с преломленными граблями на груди.

– Так, говоришь, симпатичный? – перебила меня Сонька. – И по-русски понимает? Алиссандра, тебе этого мужика сам бог послал! Если ты его не охмуришь, не окольцуешь и не отбудешь на постоянное жительство в Лондон, я тебя до конца жизни буду презирать!

– Сонька, – немедленно разозлилась я, – это у тебя кольцевание является непременным ритуалом в отношении с мужчинами, а я уже однажды сделала такую глупость и на повторы меня пока не тянет. И с чего это ты взяла, что я должна ехать куда-то к черту на кулички ради мужика, которого увидела сегодня впервые в жизни? Может, он уже женат, или импотент, или голубой. Я успела только имя спросить!

– Но ты описывала его с таким энтузиазмом! – подруга закатила глаза и одновременно зажмурилась. До сих пор не понимаю, как у неё это получается.

– Ну, описывала… – Я покосилась на явно прислушивающегося к нашему разговору Кешу. – И я совершенно не против того, чтобы он заинтересовался мной. Но бежать впереди паровоза и начинать уже выбирать фасон подвенечного платья я не собираюсь!

Тут я заметила за щербатым забором торчащий из-за помидорной грядки тощий зад, обтянутый ветхими портками, и радостно завопила:

– Андреич! Привет, Андреич!

Зад вздрогнул, потом повернулся, и из-за него появилась всклокоченная голова, увенчанная древней, как мир, тюбетейкой. Андреич был чуть ли не единственным туземцем, с которым мы общались по-соседски. Видимо оттого, что он не был уроженцем Бляховки, а жил тут в приймаках у жениной родни. Да вот только вся родня, включая жену, уже переместилась на довольно обширный деревенский погост, и Андреич вдовствовал. Я вообще заметила, что смертность среди местных жителей была какая-то ненормальная, мало кто доживал до преклонных лет, всё больше гибли от каких-то нелепостей. То в доме угорят, то в болоте потонут, то друг друга в драке порешат. Поэтому дома, где обитали по одному-два человека были не редкостью, а правилом. Правда, и брошенных подворий почти не замечалось, везде кто-нибудь копошился. И всё больше мужики, баб было немного, а малых детей и вовсе не наблюдалось. Может быть, их от нас просто прятали?