Охота на ламию
Шрифт:
День угасал, как и её разум. Девушка вдруг с отчаянием тонущего поняла, что не доползёт до ворот Института. И не потому, что не хватит сил, не потому, что не может вспомнить мало-мальские пригодное заклинание, а потому что на разум опускается тьма. Только не абсолютная, в этом и коварство.
Сопротивляться видениям становится всё сложнее, они дезориентируют, стряхивать морок становится всё сложнее, слова заклинания ускользают из памяти, как песок сквозь пальцы. А Он, тот, кто обещал познакомить с важной шишкой из столицы, стоит напротив, как живой и посмеивается. «Сдайся, хватит уже этих игр», — будто говорит его улыбка.
Застонав, в последнем усилии девушка прикусила себе руку до крови. Боль немного отрезвила, но всё это было проделано не ради неё. Кровь на губах, на языке, солёный вкус, способный пробудить скрытое в каждой ламии… теперь просто соль на губах.
Девушка вздохнула, рухнула на спину, раскинув руки по траве-одеялу и уставилась в небо. «Я так и не смогла перейти это бесконечное поле. Ну и ладно», — мелькнула мысль и потонула в череде видений. Вскоре исчезли и они.
Утром девушку, лежавшую в ста метрах от начала липовых аллей, обнаружил садовник, вышедший, чтобы обойти территорию и подстричь траву на поле, которое используют гарпии для тренировки в полётах.
Лицо пострадавшей было удивительно спокойным, будто она не находилась в забытьи, а задумалась. Голубые глаза смотрели в небо, а пухлые губы сложились в загадочную улыбку, словно жертва, перед тем как окончательно лишиться разума, услышала или увидела что-то приятное.
Глава 7
После того как нашли очередную жертву, в коридорах только и разговоров было, что о таинственном нападавшем. Однако сплетничать об этом можно было только шёпотом, официальная версия случившегося снова выглядела довольно беспечной: девушка решила попрактиковать сложное заклятие крови, вот и не справилась, бедняга.
Будет урок всем ламиям: не высовываться без надобности за ворота Кломмхольма и не брать на себя больше, чем положено по учебной программе.
После этого случая, ставшего третьим в череде подобных, не только ламии, но и остальные существа ждали приезда дознавателя из столицы. Все надеялись, что уж он-то точно быстро разберётся в происходящем.
— Почему ты в этом сомневаешься? — спросила Фарф, когда мы сидели в столовой поодаль от остальных. Девушка накручивала на палец прядь светлых волос и совсем не притронулась к еде, которая начала остывать.
— Потому что здесь уже был такой, он ничего не нашёл, кроме того, что виноваты Древние. Ну, это уже такая отмазка, похожая на местный анекдот с бородой, — усмехнулась я, приканчивая салат из свежих овощей.
Еда в Дольнем мире была не так вкусна, как в моём изначальном. Ни тебе пиццы, ни сосисок в тесте, ни даже шаурмы. Но за три года нахождения здесь я уже привыкла к отсутствию кулинарных шедевров, к тому же раз обернувшись ламией, мои вкусовые пристрастия немного изменились в сторону принятия более простой, не обработанной на огне пищи.
— Кто это «анекдот»? И почему он с бородой? Из Древних, что ли? — оживилась Фарф, которая последнее время была не по характеру тиха и задумчива.
Я так громко рассмеялась, что сидящие за соседними столиками обернулись на нас с недоумением. Мол, разве можно в такое время чему-то веселиться?! По слухам, даже проведение Приветственного бала, открывающего первокурсниц светскому Илиодору, было под вопросом, чего не случалось лет двести, если верить хроникам и моей подруге. Хроникам я не доверяла, а вот Фарф — вполне.
Вот уже четвёртый год, как я обрела новый дом и Отчизну, как стала той, о ком мельком читала в «Мифах Древней Греции», а всё не могла избавиться от прежних выражений!
— Это так говорили в моём мире, когда подразумевали то, о чём всем давно известно, равно как и то, что всё это неправда. Вот здесь принято все беды сваливать на Древних, — пояснила я, вытирая слёзы. Давно я так искренне и открыто не смеялась!
— А-а-а, — протянула подруга, румянец на щеках которой, вызванный моей шуткой, снова уступал место привычной бледности. — Ладно, мне пора. Пойду запишусь на боевую магию. Сейчас этот предмет стал таким популярным, что берут не всех.
— Хорошо, и меня тоже запиши! — бодро сказала я вслед Фарф, та обернулась и в знак того, что поняла, помахала рукой.
На самом деле в то, что нас способны защитить боевые заклинания начального уровня, которые преподавались здесь в качестве выборного предмета, я не верила. Выпускной курс мог набрать себе дополнительные занятия по любой дисциплине, не включённой в обязательный перечень.
Я выбрала Боевую магию, Магию Разума, призванную научить управлять своим сознанием, находящимся под магическим колпаком, и Анимагию — раздел зоомагии, изучающий, как привязать к себе животное. Чтобы зверь стал не только служить тебе, но и можно было видеть его глазами.
Словом, за исключением первой дисциплины, крайне непопулярные направления, практикуемые больше Древними, чем Истинными. Знали бы мои руководители, что Хадриан, торговец в лавке со сладостями, взялся обучать меня ещё и Магии Иллюзий!
Этот вид маготворчества находился под строжайшим запретом, ведь именно благодаря такой магии жертвы Древних добровольно шли к ним в лапы и отдавали свою жизнь с радостью и улыбкой на устах.
Именно к Хадриану я сейчас и хотела отправиться, но сначала следовало подойти к Амелии, подруге последней жертвы. Она сидела за столиком в углу в окружении молчаливых сочувствующих ей девушек с нашего же курса.
К слову сказать, таковых было всего шестеро, оно и понятно, никто не хотел сближаться с той, рядом с которой прошла смерть. Хоть в этом мире и владели магией так же просто, как и столовыми приборами, суеверия всё же проникли в умы многих юных особ.
— Амелия, я хочу сказать, что была не права, когда сомневалась в серьёзности причины отлучки Есении. Прости меня, — выдохнула я, смотря девушке в глаза.
— Многие сомневались. И лучше бы вы оказались правы, а я — нет, — спокойно ответила та, не выказывая горя. Здесь не принято рыдать, показывать на людях слабость, важнее прочих достоинств, даже девственности, умение держать себя в обществе и находить слова там, где, казалось бы, должен слышаться только сдавленный плач.