Охота на охотников
Шрифт:
Минут пять топтался, гадом буду. Потом остановился перед койкой, которая успела одарить меня полудремой, и слегка пнул ее. Я открыл глаза и удивленно посмотрел на него.
— Слышь, ты, как тебя… — гнусаво проговорил бритоголовый, глядя на меня сверху вниз все теми же соловыми глазами. — Мишок, что ли? А ты че — первоходок?
— А ты че — подраться хочешь? — уточнил я. — Так ты открытым текстом говори, не стесняйся.
Бритоголовый слегка подумал — с минуту, не больше, — и снова пнул койку. Опять несильно.
— А ты че быкуешь? Деловой, что ли?
— Сядь, Фофан, — лениво окликнул его коротышка от окна, которого, как уже
— Не, а че он быкует? — Фофан даже не обернулся. — Я ему, как человеку, вопрос задал, а он пальцы гнет.
Я вздохнул. Фофан был совсем-совсем нестрашным. Если кого и следовало здесь опасаться, то невзрачного безволосого Тихона с русалкой во всю грудь. А таких, как Фофан, в любом жилом микрорайоне — что собак несъеденных. Называются где как, но в основном гопотой. Бегают по улицам и отжимают у нормальных граждан шапки, барсетки и мобилы. А потом лихо пропивают эти ништяки в тот же вечер. Если, конечно, их менты поймать и прикрыть не успевают. Фофана успели. Уж и не знаю — за отжим ли мобилы или за то, что он на стене несанкционированное слово из трех грубых букв нарисовал. Неважно. Важно, что в камеру он прихватил все свои понты. А это, между прочим, показывало, что первоходок — именно он, а не я, которого Фофан так старательно пытался уличить в этом (весьма сомнительном, между нами) грехе. И, в отличие от меня, сей вьюнош явно испытывал кайф от пребывания в камере. Не мешало бы слегка обломать ему этот кайф. Для профилактики, чтобы не зазнавался.
Поднявшись со шконки, я встал перед бритоголовым. И сразу оказался на полголовы выше. И пошире в плечах. Аккуратно положив свой лоб на его, выбритый, я широко, от всей души улыбнулся:
— Нет, Фофан, я не первоходок. Если тебе так приперло знать, то вот в этой хате я уже в третий раз. И что-то тебя здесь раньше не видел. Я и в других бывал, а тебя там тоже ни разу не водилось. У меня, правда, дальше СИЗО заходить не получалось — ну, не судьба. Выгоняли меня отовсюду. Не нужен я нигде. Ты меня за это бить не будешь?
Фофан слегка побледнел и отступил на шаг. Нормальные граждане, у которых он темными зимними вечерами отнимал ништяки и балабасы, обычно с ним в таком тоне не разговаривали. И уж тем более свою голову на его покатый лоб не складывали. Случившееся несколько — а если честно, то очень сильно — не укладывалось в его черепной коробке. Буквально из ушей выпирало. И он решил, пока не поздно, отработать назад:
— Да не буду я тебя бить! Даже не собирался!
Тихон у окна довольно заржал. Я снова развалился на койке. Процесс прописки был закончен. Но, как оказалось, он был далеко не самым интересным, что ожидало меня здесь. Самое интересное было впереди.
— Слышь, Мишок! — окликнул меня Тихон пару минут спустя. — А кроме шуток — Зуев тебя за что прикрыл?
— А я у Иванца водилой работал, — лениво отозвался я. Отмалчиваться, ссылаясь на старые воровские законы (мол, такими вещами в таких местах интересоваться не принято) смысла не было. Все равно так или иначе узнают. Мало ли лазеек для бывалого человека? А Тихон — явно из бывалых. — Иванца помнишь? Который привокзалку держал. Короче, вчера его гоп-стопнули. Два с половиной лимона баксов увели. В руке дырку из волыны просверлили. И на сладкое пару охранников завалили. Иванец решил, что это я на него наколку дал. Зуев думает, что он прав.
Тихон поковырялся пальцем во рту, прикидывая, какого количества нулей лишился Иванец. Сосчитал, уважительно кивнул и на всякий случай уточнил:
— А это ты на него наколку дал?
— Ты, Тихон, грамотный парняга, — я усмехнулся. — У тебя даже русалка во всю грудину напортачена… Скажи: вот ты взял два с половиной ляма — и что, будешь сидеть в городе и ждать, пока тебя повяжут? Чушь собачья. Я не знаю, чего ради Иванец решил в мою сторону пальцем ткнуть.
На мой взгляд, аргумент был железный. Но тема неожиданно оказалась слишком животрепещущей. Она не увяла после моей пренебрежительной отмашки. Ее неожиданно поддержал Фофан, насмешливо поинтересовавшийся:
— Да ну на хрен! Ты что, хочешь сказать, что Иванец просто решил тебя крайним сделать? Че-то ты туфту пихаешь. Я про Иванца слышал — реальный чертила…
— Че ты слышал? — презрительно оборвал его Тихон. — Слышал он… Ваня в середине девяностых фасон держал, а потом сдулся, как гондон. А если сдулся — значит, и раньше с дыркой был. Реальные пацаны так просто не сдуваются.
— А ты его знаешь, что ли? — огрызнулся Фофан.
— Знаю, не знаю, — проворчал Тихон. — Я с его пацанами срок мотал в Сенявино. С Баллоном и с Кобой. Баллон там и остался, от ТБЦ загнулся. Коба на Ваню злой, как собака. Сказал — откинется, на перо поставит. И за Баллона, и за все хорошее. Ваня им до хрена косяков наделал.
— Это каких это? — голос Фофана был очень недовольным. Не знаю, может, Иванец был кумиром его подвальной юности, и он никак не хотел мириться с тем, что кумира пинками сгоняют с пьедестала?
— Хороших, Фофан, — хмыкнул Тихон. — Когда менты Ванину бригаду повязали, он у своей шмары гасился. Поэтому со всеми под пресс не попал. А потом сказал пацанам — мол, если они его не сдадут, то он им не отсидку, а курорт устроит. Они его и отмазали. Пока на тюрьме были, до суда, он им каждый день дачки жирные засылал. Пацаны реально икру ложками хавали. А после суда ни разу не нарисовался. Вот Кобу и закусило. А Коба базар держит. Такая херня, Фофан.
Тема засосала окончательно. Всех без исключения. Хата погрузилась в ностальгические воспоминания. Фофан, по возрасту зацепивший лишь самый край девяностых, но беззаветно преданный делу бандитизации всей страны, забросал окружающих вопросами. Тихон и еще пара сидельцев, как непосредственные участники основных событий, не без удовольствия вспоминали подвиги, причем, как свои, так и чужие. Если бы я был летописцем, то вполне мог бы сейчас написать криминальную летопись нашего города. И получить за нее Нобелевскую премию по литературе.
Но летописцем я не был. К тому же из всего, о чем говорилось, интересовался лишь одним персонажем — Иванцом. И относительно его фигуры мне была нарисована довольно подробная картина следующего неприглядного содержания.
В начале девяностых молодой штангист Сережа Иванец по кличке Ваня задолбался тягать штангу, потому что тяжелая, решительно и очень успешно забил на нее и начал пробовать себя в различных формах бизнеса, которые в то время могла предложить только что нарождающаяся постсоветская действительность. Выбор был не очень богатый — Иванец пытался торговать вареными джинсами, аудиокассетами и даже самогоном. Но торговля его не вставляла, и он влился в группировку своего друга, тоже бывшего штангиста, Сизого. Банда обитала на площади перед железнодорожным вокзалом и трясла денежку с местных торгашей. Трясла пока еще не в организованном порядке, и денежек было мало.