Охота на охотников
Шрифт:
– А как орать? Рот-то залеплен, - угрюмо усмехнулся Каукалов.
– Убежать, в конце концов! Рвануть между деревьями в сторону, а там по просеке, по просеке, вдоль грядок - и к Чапаеву!
– А автомат у тебя на что? Он же это понимает.
– Ну, не знаю, - Аронов выбил на снег тугой спекшийся комок слюны, не знаю. Жить-то ведь все равно хочется.
– Рассчитывает, что когда останется один - выкрутится из ситуации, освободится от веревки. Человеку в таком положении очень важно остаться одному, чтобы начать действовать.
– Но раскрутить-то веревку нельзя. Бесполезно.
– Он знает, что нельзя, но все равно надеется.
– Надежда юношей питает...
– Аронов подскользнулся и чуть было не унесся вниз, на дно оврага. Но ему повезло - на пути попалась выщербленная слоистая булыжина, за которую зацепился ботинок, Аронов по-орлиному широко замахал руками, удерживая равновесие, выругался матом.
– Опля! Наконец-то!
– Каукалов впервые в жизни стал свидетелем того, что Аронов матерился, мотнул головой, одобряя напарника.
– Ну, Илюха!
– в следующий миг что-то тяжелое, гневное внутри него клубом поднялось вверх, воздух перед глазами потускнел.
"Может, застрелить Илюшку прямо здесь? Сейчас? А? Достать пистолет и всадить свинцовую дулю между рогами. И пусть гниет себе в овраге вместе с дальнобойщиком". От этой мысли Каукалова передернуло, рука сама потянулась к пистолету. Но он справился с собой: не время!
Не пришел ещё черед. Но он придет. И очень скоро.
– Нет, для меня это все-таки большая загадка, - хрипло продолжал Аронов.
– Как бараны на заклание, покорные, вялые, и ничего не предпринимают, чтобы освободиться. Бараны и бараны, - дыхание из Илюшки вырывалось с гудом и, подобно ядовитым испарениям, сжигало воздух.
Старик Арнаутов одряхлел буквально на глазах - за несколько часов скорчился, почернел. Поначалу исчезновение Саньки его не встревожило бывало и раньше, что внук пропадал, застревал у какой-нибудь милой институтской подружки и за весельем забывал о деде, но утром обязательно звонил домой и виноватым голосом просил:
– Дедуль, не ругай меня, дурака... Ладно?
– Чего случилось-то?
– делая вид, что сердит на внука, грозным голосом спрашивал Арнаутов.
– Затанцевался!
– признавался младший Арнаутов.
После таких непритязательных признаний у деда не было сил ругать внука.
А тут наутро звонка от Саньки не последовало. Не позвонил он и днем, не позвонил и вечером... Старик Арнаутов почувствовал неладное и забил тревогу.
Трясущимися пальцами он набрал телефоны нескольких Сенькиных дружков, таких же базалаберных студентов - у них Саньки не оказалось. Старик некоторое время сидел молча, впустую жуя губами воздух и глядя в пространство сквозь захватанный потными руками увеличительные стекла очков, потом захрипел, словно у него в груди лопнула некая важная жила, и повалился на диван.
Несколько минут лежал, продолжая хватать губами воздух, затем сполз с дивана и с трудом доковылял до письменного стола. Отыскал в ящике старый потрепанный телефонный справочник, украшенный надписью "Москва город-герой", дрожащими пальцами стал листать страницы, стараясь наугад попасть в раздел больниц, поликлиник, моргов. В Москве, конечно, многое изменилось, многое вообще стерлось с земли, но больницы и морги - это нечто вечное, это будет существовать всегда, при любой власти, при любых правителях.
Наконец он нашел нужный раздел и долго, оглушенно, тупо смотрел на черные, слипающиеся друг с другом, строчки текста и ничего не соображал. Хотя одно прочно сидело у него в мозгу, отдавалось протестущим звоном то в затылке, то в висках, то в темени - в морги звонить нельзя... Точнее, можно, но не надо. Звонить туда - значит, предать Саньку. Его там нет.
Немало ещё времени прошло, прежде чем он принял правильное решение.
Позвонил Шахбазову, в обязанности которого входило не только ликвидировать проколовшихся исполнителей, но и заниматься вопросами безопасности структуры. Услышав резковатый, скрипучий, птичий голос Шахбазова, старик Арнаутов жалобно сморщился.
– Армен, - произнес он едва слышно и больше не смог говорить - слезы забили ему глотку.
– Але!
– Шахбазов повысил голос, заволновался на том конце провода. Але! Кто это?
– А... А... А...
– пробовал справиться с собой старик Арнаутов, но это у него не получилось.
– А... А...
– Кто это? Але!
– Это я, Армен, - наконец выдавил, всхлипнул тонко, будто мальчишка.
– Кто "я"?
– Шахбазов никак не мог узнать изменившийся голос Арнаутова.
А старика опять заклинило, не мог даже назвать себя, - ощущение беды окончательно оглушило его, смяло, лишило речи, и он, держа трубку у уха, снова заплакал.
– Ты, что ли, дед?
– все-таки догадался Шахбазов.
– Что случилось? прохрипел он в телефонную трубку так громко, что, казалось, из неё должны были вылететь не только мембрана, но и все потроха.
– Жди меня дома! Жди! Я сейчас к тебе приеду!
– Голос его не выдержал, сорвался на писк. Шахбазов затяжно, будто туберкулезник, закашлялся, швырнул трубку на рычаг.
А плачущий старик Арнаутов ещё долго сидел в скрюченной позе и, трясясь лицом, прислушивался к противным тонким гудкам, доносящимся из телефонной трубки.
Шахбазов появился в квартире Арнаутова настолько быстро, что это любого невольно навело бы на мысль: а не использовал ли он вертолет городского мэра?
– но ослабший, истекший слезами Арнаутов этого даже не заметил. Для него время перестало существовать. Единственное - он сумел открыть Шахбазову квартиру и тут же, в прихожей, бессильно опустился на кожаный, украшенный индийским орнаментом пуфик.
– Что случилось, дед?
– Шахбазов присел перед ним на корточки, суровое крупное лицо его, безжалостно исполосованное морщинами, дрогнуло: ему было жаль старика.
– Ну! Да не реви ты, как белуга, из тебя ещё не выпотрошили икру. Что случилось?